11

Неужели это надолго? Этот вопрос пугал ее в разгар ночи, а когда Филипп просыпался и видел, что она стоит у окна и смотрит на море, Анджела говорила, что у нее разболелась спина, хотя на самом деле у нее болело сердце.

— Милая, я помогу, — говорил он, относил ее на кровать, клал на бок и растирал «больное» место.

Потом на смену рукам приходили губы, и она забывала обо всем на свете, кроме своей любви.

Однажды во время завтрака Анджела осторожно упомянула о Джоне, к которому они собирались съездить. Просить не хотелось: а вдруг он передумал? Но Филипп обрадовался и начал рассказывать обо всех своих родных.

Забавные истории о его братьях и сестрах заставляли ее смеяться, но Анджела чувствовала, что в раннем детстве, когда отец таскал их из города в город, гоняясь за мечтой, Филиппу было одиноко.

— Наверно, я надоел тебе, — наконец сказал он.

Анджела порывисто взяла его руку, поднесла к губам и поцеловала.

— Как можно скучать, если ты узнаешь о муже самое главное? — нежно сказала она.

Лицо Филиппа приняло странное выражение, которого она не поняла. Она тут же пожалела о своих словах и сказала, что всегда интересовалась подробностями жизни других людей. Тогда Филипп бросил на нее еще один загадочный взгляд и сказал, что для врачей это нехарактерно. Оба рассмеялись, и инцидент был забыт.

Однажды ночью, лежа в объятиях Филиппа и прислушиваясь к мерному дыханию прибоя, Анджела рассказала ему о себе. Об отце, которого не знала. О матери, которую не понимала. О жизни на задворках общества и первой маленькой победе, когда она получила стипендию и поступила в престижный университет. Мать говорила, что ее туда никогда не примут.

Филипп молчал, и Анджела решила, что он уснул. Точнее, что она усыпила его своей болтовней. Какого черта ей вздумалось все это рассказывать?! Но тут он лег на нее и целовал до тех пор, пока у Анджелы не распухли губы.

— Ты — чудо, — нежно сказал он. — Настоящее чудо. А я… я…

Она ждала, боясь пошевелиться.

— Что? — наконец спросила она, взяв в ладони его лицо.

Филипп проглотил слюну, отчего его кадык заходил ходуном.

— Милая, как ни жаль, но завтра утром нам придется уехать. Мне предстоит провести сложную операцию.

Почему у нее защипало глаза?

— Конечно, — неестественно весело ответила она. — Я понимаю.

Филипп снова поцеловал ее.

— В следующий раз мы проживем здесь дольше.

— В следующий раз, — покорно повторила она. Будет ли этот следующий раз или эти несколько дней — единственное счастливое время, которое им подарила судьба?

На следующее утро они вернулись на материк, забрали машину и поехали к Джону. Всю дорогу Анджеле слышался голос матери, шептавший: «Ничто не длится вечно. Запомни это, Анджела. Ничто не длится вечно. Только дураки верят, что это не так».

По дороге Филипп чуть не извелся.

Анджела придумала десяток причин для возвращения в Сидней. Было ясно, что она нервничает.

Но сам Филипп нервничал куда сильнее.

«Кемпси, 60 миль». Указатель промелькнул так быстро, что Филипп едва не пропустил его. Если до Кемпси шестьдесят миль, то сколько до виноградника Джона? Десять? Двадцать? Какого черта он не обращал внимания на детали, когда ездил туда? Почему не узнал, сколько оттуда миль до Кемпси?

Но с какой стати это должно было его интересовать? Чушь собачья!

В данный момент Филиппа волновало вовсе не это, а тот момент, когда он вылезет из машины и скажет: «Привет, Джон! Старик, я приготовил тебе сюрприз!»

Он посмотрел на Анджелу. Та сидела прямо и смотрела на дорогу, сложив руки на коленях… Впрочем, коленей у нее уже не было. У нее был живот. Живот, в котором шевелился его ребенок.

— Скоро будем на месте.

Анджела посмотрела на него, а потом на дорогу.

— Тебе понравится Джон. Ну, может быть, не сразу. Иногда он бывает… Но Грейс просто прелесть.

Анджела кивнула и через пару минут откашлялась.

— Филипп, ты уверен, что не стоит позвонить еще раз?

— Я уже звонил.

— Да. Ты сказал, что готовишь ему сюрприз. Конечно, тебе лучше знать, но…

— Я знаю, что делаю. — Филипп говорил решительно, но выглядел как человек, который идет к зубному врачу, не веря в анестезию.

  49