очень нудно 
23 
Женщина в белом, научившая его читать. Она больше не была для мальчика призраком. Он теперь знал, что у его матери было доброе сердце, горячая кровь и соленые слезы. В саду за окном зашуршала вдруг листва на деревьях под порывом неожиданно налетевшего ветра, листва трепетала, словно одежда на бесплотном призраке. И Марк вдруг ощутил что-то странное в этом ветре — грусть, ласку и тревогу. «Может быть, это дух его матери явился сюда, чтобы порадоваться его возвращению?» — подумалось мальчику.
— То, что я вновь обрел тебя, мы будем держать до поры до времени в строгой тайне, — продолжал отец. — Мать Нерона все еще совершает свои злодеяния во имя сына, но ее звезда клонится к закату. Слишком долго она враждовала с Сенекой и гвардией, и теперь она терпит явное поражение. Но город все еще наводнен ее шпионами. Мы должны спрятать тебя здесь. Все слуги и все твои учителя должны быть из числа верных нам, надежных людей, и с них следует взять клятву молчания.
Слово «учителя» снова привело мальчика в хорошее расположение духа. Значит, его будут учить! Вообще-то этого следовало ожидать. Но у Марка не было времени сосредоточить свои мысли на подобном обстоятельстве, поэтому он был бесконечно рад, услышав столь приятную для себя весть. Вселенная звезд, морей, неведомых земель, целый мир истории, — все это он узнает и станет настоящим философом. Он станет таким философом, каким он представлял Сенеку до вчерашнего дня.
Юлиан-старший еще какое-то время продолжал беседовать с Марком, перечисляя славные дела их предков, отвечая на бесконечные, торопливые вопросы сына, затем он резко оборвал разговор и попрощался, не желая утомлять далее и без того перевозбужденного мальчика. В последующие несколько дней Сенатор исподволь готовил своего сына к новой жизни, стараясь произвести окончательный переворот в его душе, превратив человекоподобную машину в свободного, полного достоинства молодого человека.
Учитель латыни взял Марка в свои руки, помогая ему избавиться от плебейского выговора, приобретенного в течение многих лет жизни в Субуре. Он обучил мальчика разговорному этикету, принятому в высших кругах римского общества. Мажордом преподал ему основы хороших манер: он показал Марку как правильно и как неправильно носить тогу претекста, в которую были одеты юноши из аристократических семей; как нужно держать себя за столом; познакомил юного Юлиана с церемонией приема посетителей. Выслушивая и повторяя уроки своих учителей, Марк думал об одном и том же: «Пока меня обучают здесь, как вежливо обращаться к авгуру, или как произносить полные титулы друзей моих друзей, внизу, у подножия холма, на котором я живу, на грязных улицах умирает Лука. Мы ведь так крепко привязаны друг к другу. Моя удача должна стать и его удачей. Я должен заступиться за него!»
По прошествии месяца мажордом объявил Марку Юлиану-старшему, что мальчик уже достаточно пообтесался, и его вновь приобретенные манеры вполне позволяют ему обедать вместе с отцом.
«Имею ли я право вступаться за Луку? — спрашивал себя Марк, чувствуя смутные опасения и неизъяснимую робость, когда готовился встретиться с отцом за обеденным столом. — И все же, я сделаю это во что бы то ни стало».
Они обедали в триклинии, столовой комнате рядом с кухней, а не в большом зале с окнами, выходящими на фонтаны, — этот зал был предназначен для торжественных званых обедов.
Марк Юлиан-старший уже удобно устроился на ложе, когда в комнату вошел его сын. Мальчик занял место напротив него, на третьем ложе. Отец был доволен, наблюдая за тем, как ловко управляется Марк с ложкой для устриц, он с радостью отметил про себя также, что подросток не злоупотребляет вином.
Марк тем временем никак не мог решиться завести разговор на волнующую его тему, хотя давно было пора это сделать. Солнце уже клонилось к закату, окрашивая комнату в багровые тона и играя бликами на позолоте. Когда он, наконец, решил, что отец вволю наговорился, рассказывая ему бесконечные случаи из своей военной практики, и достаточно подобрел, чтобы выслушать сына и проникнуться его заботой, он начал:
— Отец, — произнес Марк осторожно, словно пробуя слово на вкус, он очень редко употреблял это слово и еще не привык к нему, а потому оно казалось ему неудобной ношей, которую хотелось побыстрее сбросить на землю, — в городе живет один человек, которого я бы хотел видеть здесь у нас. Он умрет, если останется там, где находится сейчас. А ведь этот человек на протяжении долгого времени был мне и другом и отцом. Он — раб пекаря Поллио, его зовут Лука.
23 
