очень нудно 
41 
— Я попытаюсь объяснить, — осторожно сказала Ауриана, словно каждое произносимое ей слово было ударом, который она старалась смягчить. — Аристос — это Одберт, сын Видо.
— Ауриана, в рапортах всех наших военачальников говорилось о том, что этот человек погиб. Но кто бы он ни был…
— Он жив! Неужели я не смогла бы узнать человека, который изнасиловал меня, когда я была почти ребенком!
На лице Марка Юлиана появилось выражение отвращения и сострадания. Он непроизвольно взял ее руку и прижал к своему сердцу.
— Ауриана, не говори об этом!
Боль, исказившая ее лицо, на миг лишила ее уверенности, но она поборола в себе искушение поддаться его воле. Ей нужно было собраться с силами, чтобы заставить Марка Юлиана понять и согласиться с ее решением.
— Послушай меня. Я очень прошу тебя! — умоляла Ауриана, и в ее голосе звучал ужас. — В начале войны Одберт со своей дружиной откололся и ударил нам в спину. У нас предательство считается самым чудовищным преступлением Одберт хуже римлян, потому что твои сородичи — естественные хищники, вроде волчицы, от которой вы все произошли. Одберт же родом из наших лесов Его душа неотделима от наших. Когда священные узы родства осквернены, все, что мы делаем, отравлено этим ядом. На нас висит проклятие неотомщенной крови. Вот тебе подтверждение — в этом году от соплеменников, взятых недавно в плен, мы узнали, что на наших землях вырос скудный урожай, на скот напал мор, среди людей нашего племени свирепствуют болезни, которые выкашивают целые семьи. Все это происходит потому, что он остался жив.
Тихая, нежная скорбь в ее голосе сопровождалась ярким блеском глаз. В тусклом свете лицо Аурианы казалось совершенно иным. На месте глаз появились темные впадины, и Марку Юлиану показалось, что на нее была надета красивая маска, какие употреблялись на торжественных церемониях. Она была Артемилой, которой предстояло пройти обряд очищения огнем.
— Пока я не сотру это пятно позора, пачкающее всех нас, горе и слезы будут вечными спутниками хаттов.
— Но это же предрассудок!
Марк Юлиан в раздражении отступил на несколько шагов назад от Аурианы, а затем принялся ходить по кладовой. Несмотря на все усилия сохранить бесстрастность и трезвое восприятие, в нем вырастал гнев, подогреваемый чувством беспомощности. Он привык обращаться к помощи рассудка, и в битве аргументов ему не было равных. Но здесь действовали иные категории, и все его таланты ничего не стоили.
— Ауриана, ты должна прислушаться ко мне. В мире очень много людей, не разделяющих твои убеждения о мести. Я среди них. Кто-то даже уже говорил, что все это жестокая чушь — полагать, будто убийство одного человека и погребение его в землю возродит к жизни других. Самые мудрые из моих соотечественников считают, что обычай кровной мести проистекает не из законов природы, а от привычек людей, которыми управляют низменные страсти. Разве можно считать какое-то убеждение справедливым только потому, что ты всегда его придерживалась? Даже среди второго поколения твоих соплеменников, проживающих здесь, в Риме, есть такие, кто, познакомившись с началами греческой философии, считают этот обычай предрассудком. Мир так велик, а ты отгораживаешься от него, забираешься в какой-то глухой тесный склеп.
Ауриана вырвалась из плена его глаз. Маска исчезла, и перед ним опять находилась испуганная и одинокая женщина. Она дотронулась до аурра таким жестом, словно он ей чем-то мешал. У Марка появилось ощущение, что этот амулет был в некоторой степени его союзником. Явные колебания и неуверенность возлюбленной ободрили Марка Юлиана.
— Это вредная чушь, и ты должна от нее избавиться. И уж совсем мне не нравится, что для этой цели избрали тебя, — продолжал настаивать на своем Марк Юлиан. — Ты не подумала о том, что они могут использовать тебя в своих собственных целях?
— Использовать меня? Мы все — одно целое. Как можно использовать руку своего же собственного тела?
— А почему кто-то из ваших воинов не может убить его? Почему этот акт мести не выполнить Коньярику?
— Боги доверили мне, а не Коньярику заботиться о жизни моего племени после того, как Одберт предал нас. Они называют меня святой женщиной, которую боги наделили властью. Я — их живой щит, Дочь, восставшая из Пепла. Они всем сердцем верят, что это дело завершится успешно только в том случае, если за дело возьмусь я.
41 
