очень нудно 
69 
Коркери зарделся.
– Платим пополам, – сказал он.
– Это за счет Черного Мальчика, – широко улыбнулась ему Айда.
– Мужчины любят… – неуверенно пробормотал Коркери.
– Поверь мне, я знаю, что любят мужчины. – Пирожное, мягкая кушетка, вычурная мебель были как любовный напиток, подлитый ей в чай. Ее охватило вожделение и вакхический порыв. В каждом слове, произнесенном кем-нибудь из них, она улавливала лишь определенный смысл.
Коркери густо покраснел и еще больше смутился.
– Мужчина всегда испытывает… – Он был обескуражен ее безудержным весельем.
– Кому ты рассказываешь? – повторяла она. – Кому ты рассказываешь?
Когда Коркери ушел, Айда стала готовиться к празднеству, все еще ощущая во рту вкус сладкого пирожного. Мысль о Фреде Хейли отступила назад, как фигура на платформе, когда поезд отходит от станции. Хейл принадлежал к тем, кто оставался: поднятая на прощанье рука только усиливает остроту новых волнующих приключений. Новых… и в то же время беспредельно старых… Опытным взглядом оглядела она просторную, обитую атласом спальню, словно располагающую к наслаждению, трюмо, шкаф, огромная кровать. Она непринужденно уселась на нее, в то время как рядом стоял рассыльный, ожидая распоряжений.
– Ну и пружины! – воскликнула она. – Ну и пружины!
Айда еще долго сидела на кровати после его ухода, планируя вечернее празднество. Если бы кто-нибудь сказал ей тогда: «Фред Хейл», – она с трудом узнала бы это имя; в тот момент она была увлечена совсем другим делом – а Фредом пока что пусть занимается полиция.
Потом она медленно встала и начала раздеваться. Она никогда не любила надевать на себя много вещей – почти моментально она нагою предстала перед трюмо: тело крепкое, хоть и полноватое, в общем то, что надо. Она стояла на мягком, пушистом ковре, окруженная золочеными рамами и красными бархатными портьерами, в голове ее возникали десятки избитых банальных фраз: «Ночь любви», «Живешь только однажды» и тому подобное. Для Айды страстные слова были все равно что взгляд в стереоскоп. Она сосала шоколадную конфетку и улыбалась, пухлые пальцы на ее ногах нетерпеливо зарывались в ковер, она ожидала Коркери – вся она была большим, роскошным, цветущим сюрпризом.
А за окном начинался отлив, море шуршало по гальке; отступая, оно оставило на берегу сапог, кусок ржавого железа, и тот же старик, согнувшись, выискивал что-то среди камней. Солнце опускалось за дома Хоува, наступали сумерки, тень Коркери, медленно бредущего с чемоданами из «Бельведера» – он экономил на такси, – удлинилась. Резко крича, чайка метнулась вниз к мертвому крабу, которого волны колотили о железные сваи мола. Был час надвигающейся темноты, вечернего тумана над проливом, был час любви.
***
Малыш закрыл за собой дверь, и, обернувшись, увидел глядевшие на него с веселым интересом лица.
– Ну как? – спросил Кьюбит. – Все улажено?
– Конечно, – ответил Малыш, – уж если я чего-нибудь захочу… – Голос его неуверенно дрогнул.
На умывальнике стояло полдюжины бутылок, в комнате пахло застоявшимся пивом.
– Чего-нибудь захочешь, – подхватил Кьюбит, – это здорово… – Он открыл новую бутылку; в теплой, душной комнате пена поднялась мгновенно и расплескалась по мраморной доске.
– Что это вы тут вытворяете? – спросил Малыш.
– Празднуем, – ответил Кьюбит. – Ты ведь католик? Обручение – вот как это называется у католиков.
Малыш оглядел присутствующих: Кьюбит слегка навеселе, Дэллоу поглощен чем-то, и еще пара худых, голодных типов – он их едва знал, прихлебатели, вертящиеся возле крупной игры, они смеются, когда смеешься ты, и хмурятся, когда ты хмуришься. Но теперь они улыбались когда улыбался Кьюбит, и вдруг Малыш понял, как низко он пал с того дня на моле, когда устраивал алиби, приказывал, делал то, на что у других не хватало мужества.
Джуди, жена Билли, сунула голову в дверь. Она была в утреннем халате. Ее тициановские волосы у корней были темные.
– Желаю счастья, Пинки! – воскликнула она, моргая накрашенными ресницами. Джуди только что выстирала свой лифчик – вода капала с маленького комочка розового шелка прямо на линолеум. Никто не предложил ей выпить.
– Только и знай что работай, – пробормотала она и пошла по коридору к батареям парового отопления.
Низко пал… и все-таки он не сделал ни одного ложного шага: если бы он не пошел тогда к Сноу и не поговорил бы с девушкой, все они были бы сейчас на скамье подсудимых. Если бы он не убил Спайсера… Ни одного ложного шага, каждый шаг вызван необходимостью, которую он подчас не в силах разгадать: выпытывающая женщина, звонки по телефону, пугавшие Спайсера. «А когда я женюсь на девушке, разве все это прекратится? – подумал он. – Куда это еще может меня завести?» Рот его передернулся… «Кажется, дальше уж некуда».
69 
