136 
— Тебе нравится учиться, Амени?
Тот почтительно кивнул.
— Да, господин.
Тамит почувствовал, что на душе скребут кошки. Он с трудом подавил свои чувства и спросил мальчика:
— Ты многому научился?
Амени принялся рассказывать о школе. В эти минуты он выглядел строгим, серьезным, хотя на самом деле был непосредственным, жизнерадостным, шаловливым, как большинство детей.
— Тебя не наказывают, не обижают?
— Не больше, чем остальных, — беспечно проговорил ребенок. — Правда, другие мальчики часто спрашивают меня о том,
кто мой отец, а я не знаю, что ответить. Тогда мне приходится или молчать, или лгать. А если они начинают смеяться — давать сдачи.
Тамит остановился в тени огромной пальмы. Он понимал, что может и должен сделать для Джемет, которой больше ничего не нужно в этом мире, и главное — для ее ребенка.
Вокруг простирался огромный, полный движения, света и звуков мир, и было трудно представить, насколько большое место в нем занимает смерть. «Последнее слово всегда остается за ней», — Тамит много раз слышал эти слова, но их настоящее значение он понял только теперь.
— Прости, что не сказал тебе этого раньше, Амени. Отныне тебе не придется лгать. Теперь ты будешь говорить, что твой отец — я.
— Вы? — Мальчик выглядел испуганным и ошеломленным, будто его настигла не великая радость, а внезапный удар. — Это правда?
— Да. С этого дня ты не будешь жить там, где живут слуги. Тебе отведут комнату рядом с моими покоями.
Во взгляде Амени промелькнули изумление и восторг.
— А мама?
— У нее будет свой дом.
— Где?
— Далеко отсюда. В то же время она всегда будет находиться рядом с тобой.
Вечером Тамит вошел в комнату Уны вместе с Амени, которого держал за руку. Лицо мальчика хранило следы растерянности и горя. Когда Амени сообщили о гибели матери и о том, что вскоре она уйдет к богам, мальчик спросил, хорошо это или плохо. Тамит не знал, что ответить, и тогда ребенок промолвил:
— Плохо, что мама никогда не вернется обратно.
— Когда-нибудь мы встретимся с ней.
Амени поднял глаза, в которых блестели слезы.
— Когда?
— Этого никто не знает.
Затем Тамит обратился к Уне:
— Ты говорила, что жалеешь о том, что не имела возможности воспитывать меня, когда я был маленьким. Быть может, ты захочешь растить моего сына? Я буду благодарен, если ты позаботишься о нем, когда я уеду.
Женщина тревожно улыбнулась. Сын был прав. Она помнила время, когда он лежал в ее утробе, но не ведала о страхах, надеждах и мечтах, которые населяли его душу в последующие годы. Когда они познакомились, он уже не был ребенком. А теперь он ее покидал. Его жизнь и благополучие больше не зависли от нее; и хотя Уна знала, что Тамит никогда ее не забудет, сердце женщины терзала печаль.
Она посмотрела на ребенка.
— Ты все-таки сделал это.
— Да.
— Но разве ты уверен в том, что...
— Это не имеет значения.
Женщина подозвала к себе мальчика и погладила его по голове.
— Я выполню твою просьбу. Фараон отправляет Интеба в военный лагерь, и я опять остаюсь одна, — произнесла она и вдруг без всякого перехода спросила: — Ты не думал о том, чтобы жениться, Тамит?
Он не задумался ни на мгновение.
— Нет.
— Почему?
— Ты знаешь.
Уна подавила вздох.
— Имеет ли смысл столько лет думать о женщине, которая несвободна?
— Когда любишь, не задумываешься о смысле, — ответил Тамит.
— Ты слышал, что с ее мужем случилось несчастье?
— Да.
Весть о происшествии быстро разлетелась по городу, но Тамит еще не разговаривал с Тией. Им предстояло встретиться сегодня, и он боялся думать о том, что ему придется услышать.
— Ты не возьмешь меня с собой, отец? — спросил Амени, когда они покинули комнату Уны.
— Я приеду за тобой, как только устроюсь на новом месте, — сказал Тамит, и мальчик облегченно вздохнул.
После Тамит отправился в дом, где встречался с Тией, и принялся ждать.
Молодая женщина пришла под вечер, когда город купался в золоте позднего солнца. В саду благоухали цветы, облака на небе напоминали птичьи крылья. На фоне этой красоты лицо Тии выглядело осунувшимся, озабоченным и печальным.
Тамит не знал, что сказать любимой, и протянул к ней руки. Ему показалось, что Тия неохотно покорилась его объятиям, как будто они больше не могли принести ни утешения, ни радости.
136 
