очень нудно 
74 
Пронзительный звонок застал Филиппенко на пороге кабинета в издательстве. Он уже совсем было решил ехать домой, не дожидаясь окончания рабочего дня. Самочувствие — хуже некуда. Сдуру, поддавшись на уговоры жены, в выходной поплавал в ледяной воде дачной речушки. Веронике хоть бы хны, а у Андрея Любомировича уже на следующее утро заложило грудь, из носу лило, в висках пальба, как на стрельбище. Отдав необходимые распоряжения, он уже начал собираться, вызвал шофера, а тут ни с того ни с сего — Смальцуга.
Однако до прихода Шуста предстояло еще с час помаяться.
Андрей Любомирович не был в отпуске уже больше трех лет. Командировки и короткие курсы лечения в профсоюзной здравнице в Крыму не в счет. Вечно возникали непредвиденные обстоятельства: то один из близнецов сломал руку, то по распоряжению из ЦК начиналось переоборудование типографии. Однажды его срочно отозвали из санатория только потому, что отравилась мышьяком сотрудница издательства, молоденькая поэтесса Ганна Куйжель. Больших нервов стоило замять скандал и организовать пристойные похороны. Вдобавок родня из поселка, откуда приехала в столицу девушка, на похороны не явилась, а Вероника, насмотревшись на его хлопоты, устроила безобразную сцену, заподозрив мужа в измене с покойницей…
Видит Бог, какой чепухой приходилось заниматься всю жизнь! Заседания, диспуты, статьи, заметки, семинары, докладные, а вдобавок тысячи страниц непродираемо сырых текстов его собственных учеников. В итоге: куцый роман, пара давнишних сборников революционной поэзии да начатая рукопись воспоминаний, пылящаяся в ящике письменного стола в городской квартире…
Отозвавшись чуть громче, чем следовало бы, на осторожный стук в дверь кабинета, Филиппенко поморщился — сразу дала себя знать головная боль. На пороге нарисовался Шуст: физиономия наглая и торжествующая, под мышкой засаленная канцелярская папка с тесемками. В другой руке болтается тощий потертый портфель.
— Входите, Иван Митрофанович. И будьте добры — сразу к делу. Я сейчас крайне занят, — проговорил Филиппенко, не отвечая на приветствие.
Прошагав через весь кабинет, Шуст бережно водрузил на стол папку, сделал два танцующих шага назад и застыл, глядя в пространство поверх головы Филиппенко.
— Что это? — спросил Андрей Любомирович, удивляясь, почему посетитель продолжает висеть над ним.
— А разве вам не сообщили?
— Нет. Мне было сказано, что вы занесете рукопись и…
— Мой, некоторым образом, труд, — перебил Шуст. — Когда я могу получить ответ? Насколько я понимаю, читать будете именно вы. Мне прямо сказали — без всякой волокиты, руководство издательства в курсе.
— Посмотрим-посмотрим… — Филиппенко, сдерживаясь, покосился на папку. — Тут уж как получится. Да вы не волнуйтесь — я позвоню через несколько дней.
— Андрей Любомирович, вы прекрасно знаете, что я живу в подвальном помещении. У меня нет телефона. — Шуст как будто собрался уходить, но вдруг передумал. — Я сам зайду через денек-другой. Объем небольшой, времени много не потребуется.
Филиппенко молчал. Дышалось с трудом, сердце болезненно колотилось о ребра, стрекот в виске не унимался. Ему с трудом удалось разжать спекшиеся губы:
— Не возражаю…
— Вот и чудненько, — Шуст мгновенно расслабился. Комически откланявшись, он направился к двери и уже на ходу с нажимом, так, чтобы быть наверняка услышанным, произнес: — Спешу! Евфросиния Игнатьевна, знаете ли, дожидается у издательства. Переживает!
Наконец-то Андрей Любомирович остался в одиночестве. Некоторое время он мучительно соображал, кто такая Евфросиния Игнатьевна. Наконец догадался.
«Ну, и при чем тут сестра Булавина? — сердито подумал он, берясь за папку. — Боже праведный, как же хочется домой, чаю с лимоном, водки с перцем, горчичников — чего угодно, лишь бы тишина и вокруг ни одной собаки…»
В левом углу титульного листа было размашисто начертано: «Рекомендовано к печати. Безотлагательно. Тираж массовый. Зам. наркома просвещения Смальцуга Н. Л.».
Филиппенко опустил глаза, прочел название и болезненно поморщился. После чего туго завязал тесемки и вызвал секретаршу, чтобы та позвонила Веронике.
Он все-таки решился ехать на дачу.
Фрося Булавина и в самом деле поджидала у подъезда — Иван сообщил Филиппенко об этом вовсе не для красного словца. И не для того, чтобы намекнуть: мол, мы тоже не лыком шиты, и у нас есть кое-что общее с влиятельными лицами.
74 
