День 39: 5 июня

Вода-то и была для меня причиной мучительной заботы. Мы плыли уже тридцать восемь дней, останавливались на островах, когда находили их, чтобы отдохнуть и насытиться, однако из карт, которые я целый год разглядывал день за днем в каюте капитана, мне было слишком хорошо известно, что когда мы минуем проход Эндевор, то пойти сможем лишь прямиком к Тимору, а это самое малое неделя пути. Нам придется экономить провизию, сносить голод и жажду, пока мы вновь не увидим землю, и только когда мы ее увидим – если увидим, – путешествие наше завершится, мы будем спасены.

В этот день с лиц многих из нас не сходило выражение покорности. Одни, такие как Питер Линклеттер и Джордж Симп сон, знавший и хорошие дни и дурные, в зависимости от состояния его рассудка, выглядели испуганными тем, что нас ждет, и я был уверен, что малейшее сомнение, высказанное другими моряками, обратило бы их испуг в ужас. Других, Роберта Лэмба к примеру, предстоящие испытания, казалось, почти возбуждали, эти люди были уверены: чем бы все ни закончилось, терпеть нынешние тяготы нам осталось недолго. Но были и те, подобные капитану Блаю и мистеру Фрейеру, чьи лица неизменно выражали только одно – выдерж ку; они всегда взирали в будущее с надеждой на спасение. Мою же голову наполняли страхи первых, душу – храбрость вторых, а сердце – желание походить на третьих, ибо только они и могли спасти нас, во всяком случае я в это верил.

Этим вечером капитан, раздавая нам еду из корзины, услышал немало горестных вздохов и понял – моряки разочарованы, пусть и не все.

– Положение наше вы знаете, – сказал он. – Впереди плавание, которое продлится неделю, а возможно, и дольше. Нам придется съедать лишь то, что позволит работать нашим телам и разуму. Другого выбора, если мы хотим выжить, у нас нет.

Мы согласились с ним, конечно согласились, но легче нам от того не стало. Нас ждало последнее испытание. И началось оно сегодня, в наш тридцать девятый день.

День 40: 6 июня

Весь этот день у меня кружилась голова, как будто мой разум принадлежал мне не полностью. Я просидел два часа на веслах, а когда встал, пришлось ухватиться, чтобы не упасть, за плечи двоих ближайших мужчин – удовольствия им это не доставило, о чем они мне и сообщили. Я попытался поговорить о своем самочувствии с хирургом Ледуордом, однако он то засыпал, то просыпался, а проснувшись, совсем на себя прежнего не походил, и я оставил его в покое.

Помимо этого, я помню мало, если не считать ропота моряков на то, что капитан отменил дневную кормежку, оставив только утреннюю и вечернюю, да и те были скудны донельзя. Сделать он ничего не мог. Он хотел, чтобы мы остались в живых.

Дождь еще шел прескверный. Вот это я помню.

День 41: 7 июня

В этот день я опять занемог – при всяком взгляде в небо мне приходилось хвататься за что-нибудь обеими руками, дабы сохранить хоть какое-то подобие чувства реальности. Один мой глаз – левый, сколько помню – застлала мгла, и с уверенностью назвать его зрячим я не мог. Я бешено моргал, но все без толку, а когда пожаловался на то капитану, он сказал, что это фокусы голода. Капитан испросил мнение хирурга Ледуорда на сей счет, но тот просто сказал, что так оно и есть, и отвернулся от нас, хотя в присутствии капитана моряки позволяли себе подобное редко. Я решил, что хирурга одолела хандра, и приставать к нему не стал.

– Возможно, когда ты проснешься завтра, тебе будет лучше, – сказал капитан. Мне это замечание ничем не помогло, а только раздражение вызвало.

– Или ослепну на оба глаза, – буркнул я. – Советуете подождать до завтра, тогда все и выяснится?

  169