32 
Ливви зареклась вспоминать, как он сжимал ее в объятиях, занимаясь любовью, как жадно целовал, как она стонала от наслаждения, когда он снова и снова доводил ее до оргазма. Она здесь только по одной причине – постараться вылечить его коня.
Однако, стоя рядом, Ливви с трудом удерживалась, чтобы не протянуть руку и не дотронуться до него. Тем не менее ее улыбка оставалась сдержанной и профессиональной.
– Что ты скажешь о моих конюшнях, Ливви?
– Производят сильное впечатление, – заметила она, оглядевшись. – Могу я увидеть Бархана?
Снова Саладина раздирали противоположные чувства. Его бесило нежелание Ливви поддерживать с ним беседу, но он восхищался ее профессионализмом. Он вспомнил, как в самолете с трудом удержался от искушения дотронуться до нее. В последний момент он, к счастью, сумел остановиться, и правильно сделал. В Джазратане совсем иначе смотрели на такие вещи, а кроме того, память об Алие была сильнее. Его роль в государстве была строго регламентирована и не предполагала интимной связи с иностранкой. Ему придется поскорее забыть восхитительный сексуальный эпизод и надеяться, что Ливви оправдает свою репутацию.
Взмахом руки он велел ожидающему груму вывести коня, и сердце Саладина замерло в ожидании чуда: вдруг мистическим образом за время его отсутствия Бархан поправился и, как обычно, резво выбежит из конюшни. Однако реальность потрясла его: жеребец едва напоминал прежнего любимца. Великолепный призовой скакун словно уменьшился в росте, когда-то блестящая вороная шерсть свалялась и потускнела, в глазах отражались страдание и боль… Бархан оскалил зубы на хозяина.
– Не подходи к нему, – предупредил Саладин. – Он стал очень злобным, никого не подпускает, даже меня.
Он едва сумел скрыть тревогу, когда Ливви, не обращая внимания на его слова, медленно, словно тень, двинулась к лошади, протягивая руки в успокаивающем жесте.
– Все хорошо, – шептала она коню нежным, музыкальным голосом, которого Саладин никогда раньше не слышал. – Я не причиню тебе боли, поверь мне, Бархан. Все будет хорошо.
Хотя жеребец привык к арабскому языку и даже до травмы не подпускал чужих, на сей раз, к изумлению Саладина, он не протестовал, когда Ливви вплотную подошла к нему. Вопреки ожиданию, он не бросился на упрямую женщину, хотя Саладин уже готовился быстро оттолкнуть ее в сторону. Ливви осторожно погладила коня по шее, и Бархан позволил ей.
– Я приехала помочь тебе, – тихо нашептывала Ливви. – Ты поправишься, вот увидишь. Веришь мне?
Конь ответил ей тихим ржанием. У Саладина перехватило дыхание от странного чувства, похожего на надежду. Однако он, как никто другой, знал горечь разочарования и утраченных иллюзий, поэтому, следуя давней привычке, одернул себя. То, что жеребец позволил англичанке погладить себя, ровным счетом ничего не значило.
– Пусть его проведут по паддоку, – сказала Ливви, – хочу увидеть, как сильна травма.
Саладин произнес несколько слов, и грум повел хромающего Бархана по кругу.
– Видишь, он припадает на…
– На левую переднюю, – деловито перебила Ливви, внимательно наблюдая за конем. – Это очень заметно. Конь испытывает сильную боль и старается не ступать на травмированную ногу. Ну вот, я увидела то, что хотела. Скажи груму, чтобы завел его в денник.
Чувствуя себя наемным переводчиком, Саладин перевел ее слова. Когда Бархан скрылся в конюшне, Ливви повернулась к Саладину. Ему показалось, что ее улыбка слегка натянута. На ярком солнце Джазратана волосы Ливви полыхали как огонь. Как ему хотелось снова коснуться их пальцами.
– Попробую несколько приемов, – сообщила Ливви. – Прошу тебя и всех остальных уйти.
Саладина охватило изумление, граничащее с восхищением, потому что в очередной раз она повелевала ему удалиться. Похоже, она привыкла командовать. Впервые в жизни ему приходилось подчиняться женщине – это возбуждало больше, чем он мог вообразить, но терпеть дискриминацию он не собирался. Пусть не надеется. Она же понимает, что здесь его конюшни, его лошадь, и он желает присутствовать. Саладин твердо сказал:
– Я никуда отсюда не уйду, Ливви.
Тяжело вздохнув, она пояснила:
– Извини, но я предпочитаю работать в одиночестве.
– Мне все равно. Я хочу остаться, – повторил Саладин.
Ливви смерила его взглядом, прикидывая, стоит ли продолжать спор, и, вероятно, пришла к разумному заключению.
– Ладно, только не отвлекай меня. Стой очень тихо, не вмешивайся. Отойди в сторону и не произноси ни звука. Понятно?
32 
