27 
– Рано или поздно вы расскажете, на кого работаете. Если только ваша пособница не расколется первой.
– Моя пособница?
– Женщина, выдающая себя за вашу фрейлину, которую вы столь любезно назвали Гретой Лансо. За это я вам благодарен, поскольку сама она после ареста не произнесла ни слова.
– Ареста?
– Ее взяли в гостинице час назад, и сейчас она находится за решеткой. Но ничего, она заговорит. И вы заговорите тоже. Поверьте моему слову.
* * *
В Букингемском дворце герцог направился прямиком в кабинет лорда Бейсли.
– Я пришел, как только получил ваше послание, – сказал он.
– Какое послание? Я ничего не посылал.
– Как же? Я разговаривал с сэром Бернардом, когда кто-то вошел и…
Он резко замолчал, а глаза его наполнились ужасом.
– Я не верю, – пролепетал он. – Это невозможно.
– Что невозможно? – поинтересовался лорд Бейсли.
Однако обращался он к пустому месту, потому что герцог уже развернулся и сломя голову бросился вон из дворца.
Найдя первый попавшийся кэб, он запрыгнул в него с криком:
– Гони во весь дух!
Ему показалось, что до Уайтхолла они ехали целую вечность, и все это время Джон убеждал себя, что, вероятно, произошла какая-то ошибка.
Но сердцем он чувствовал – никакой ошибки не было. Вдруг ему вспомнились слышанные не раз рассказы о том, что внешние радушие и приветливость сэра Бернарда на самом деле являются маской, за которой скрываются куда более зловещие качества его натуры. Сам он до сих пор не сталкивался с такой его стороной и принимал этого человека за своего рода фигляра. Теперь же ему стало понятно, что его обманом вынудили оставить Олу наедине с ним. И все же он мог ошибаться.
До последней минуты у герцога теплилась надежда на то, что он вернется в кабинет Бернарда и все будет хорошо. Но эта надежда умерла в тот самый миг, когда он увидел лицо Дансона.
– Что вы с ней сделали? – грозно осведомился герцог.
– Посадил ее за решетку, где ей и место. Прошу прощения за эту небольшую хитрость, но я не хотел, чтобы вы устроили мне здесь сцену. Она и без этого всех переполошила криками, да еще чуть дверь не вышибла, призывая вас на помощь.
– Боже правый! – прошептал герцог, чувствуя, как волосы у него на затылке от ужаса встают дыбом.
Джону невыносимо было представлять Олу кричащей от страха, умоляющей его спасти ее, чувствующей себя брошенной.
– Это было крайне неприятно, – поежился Дансон. – Я надеялся, что с делом удастся покончить без шума, но с ней, боюсь, по-тихому не получится.
– Вы с ума сошли? – выкрикнул герцог. – Вы и в самом деле верите в этот бред?
– Друг мой, вы сами дали мне свидетельства против нее, когда рассказали, сколько раз она хотела увидеть королеву на расстоянии.
– Чтобы ее не разоблачили.
– Чтобы ничто не помешало сделать выстрел.
Тут герцог вспомнил слова Олы: «Я прекрасный стрелок. Попадаю в яблочко мишени с пятидесяти шагов» и ужаснулся, как человек, невольно открывший лишнее.
Все внутри него кричало: НЕТ! Это невозможно.
И все же…
Он вдруг понял, что Дансон продолжает говорить:
– … А застрелив королеву, она убила бы вас. Ей пришлось бы это сделать, чтобы уйти. Вам повезло, что вы живы, поэтому не нужно ее жалеть. Просто отныне держитесь в стороне от этого дела. Будет нехорошо, если вы станете защищать такую женщину. Очень скоро ее допросят, осудят и казнят. И это будет ее конец.
Глава 6
О том, где она находится, Ола могла судить только по решеткам на окнах да двери с маленьким зарешеченным отверстием. Стены здесь были каменные, кровать узкая и жесткая.
О судьбе Греты ей ничего не было известно, кроме того, что ее тоже бросили в подобное место. Ее компаньонка мужественно хранила молчание, но скоро она узнает, что Ола назвала им ее имя. Кажущееся предательство разобьет ей сердце.
Никто не говорил девушке, где находится Грета. Точнее сказать, с ней вообще никто не разговаривал. Время от времени за решеткой дверного окошка показывалось лицо, но на призывы Олы просто не обращали внимания.
Она осталась одна, и никому не было дела до того, что с ней произошло.
Когда Ола думала о том, как ее предал герцог, ей хотелось плакать и плакать, пока слез совсем не останется. Своим обаянием, нежностью он пленил ее сердце, и все это оказалось фальшивым.
Вначале Ола ходила взад-вперед по своей темнице, потом, совсем обессилев, села на кровать, вжалась в угол и положила голову на колени, обхватив их руками. Несколько часов она просидела так, то проваливаясь в сон, то просыпаясь от звука лязгающих дверей и отдаленных криков. Это было сродни аду, мрачному, лишенному надежды.
27 
