Глава 2

– Будь он проклят, пусть он в аду сгорит! Чтоб он провалился! Подлец!

Маркиз рухнул на мягкое сиденье кареты. Ругань, срывающаяся с его губ, становилась все более яростной, грубой и непристойной.

Он пришел в себя только через пять минут, сообразив, что Друзилла сидит прямо и неподвижно. У него промелькнуло в голове, что другая на ее месте набросилась бы на него с упреками или заткнула бы уши, чтобы не слышать этот поток непристойностей.

Слова замерли у него на губах, он еще раз посмотрел на молчаливую фигуру рядом с ним.

«Боже мой, – подумал он. – У нее вид самой настоящей служанки».

Эта мысль вывела его из себя, и он опять принялся ругаться.

– Господь всемогущий! – вскричал он. – Я стану посмешищем всего Сент-Джеймса! Ты только представь себе, как они станут издеваться надо мной! «Маркиз-холостяк», тот самый, который образовал свой собственный Клуб Холостяков со штрафом в пятьсот гиней с каждого, кто женится. И единственным оправданием тому, кто связал себя узами брака, может служить божественная…

Внезапно он замолчал, осознав, что его слова звучат очень оскорбительно. В конце концов, Друзилла – его кузина, и единственный положительный момент во всем этом кошмаре то, что она благородной крови, а не какая-то простолюдинка.

И в то же время разве может мужчина гордиться такой женой, разве может ее внешность – именно это только что чуть не сорвалось с его губ – служить ему убедительным оправданием окончания холостяцкой жизни?

Однако чувство стыда за то, что он втянул ее в эту историю, не покидало его, поэтому, хоть и неласково, он проговорил:

– Полагаю, мне следует извиниться.

– В этом нет надобности, – спокойным голосом ответила Друзилла, и это разозлило его гораздо больше, чем если бы она была взволнована или подавлена.

Она сняла очки – это, кажется, было первым ее движением с тех пор, как они сели в карету, – и, приоткрыв окно, выбросила их на дорогу.

– Зачем ты это сделала? – спросил маркиз.

– Это символический жест, – ответила она, и в мерцающем свете лампы он увидел, что она улыбнулась.

– И что же он символизирует? – поинтересовался он.

– На самом-то деле они мне не нужны, – объяснила Друзилла. – Я носила их только для того, чтобы выглядеть как можно более непривлекательной, чтобы моя внешность никого не располагала к общению со мной.

– Неужели это было так необходимо? – удивился маркиз.

Интересно, спрашивал он себя, почему он все еще испытывает неприязнь к этой девушке, которая, по сути, вытащила его из безнадежной ситуации?

Давая обеты в церкви замка – обеты, которые он с огромным трудом цедил сквозь зубы, – он не мог не сравнивать внешность стоявшей рядом с ним невесты с чувственной красотой любимой им женщины. И их невозможно было не сравнивать. Герцогиня, которую против воли заставили стать свидетельницей на этой грустной церемонии, постаралась предстать во всем своем великолепии. И только женщина могла понять, что ее туалет чересчур кричащий, что бриллиантовое ожерелье, мерцающее на ее белой шейке, и низкое декольте дорогого вечернего платья свидетельствуют о полном отсутствии вкуса.

Но свечи в алтаре освещали ее искрящиеся светлые волосы, и маркизу казалось, что ее голубые глаза затуманены невыплаканными слезами, а губы еще более чувственны, чем всегда.

С большим трудом ему удавалось отводить от нее взгляд и смотреть на невзрачное существо рядом с ним. Бесформенное платье Друзиллы было отвратительного темно-коричневого цвета, волосы скрывала простая шляпка из дешевой соломки, весь облик портили уродливые очки. Да она похожа на сироту из приюта, подумал маркиз, когда она вошла в церковь.

Неудивительно, говорил он себе, что сейчас его больше всего волнуют насмешки приятелей. Он живо представлял, как они будут издеваться над ним.

И все же он заставил себя вспомнить о приличиях и сказал:

  9