Глава четвертая

Рене Марен был прав, говоря, что междоусобные войны полинезийцев никогда не были особенно кровопролитными, прежде всего из-за отсутствия оружия, метко поражающего врага на расстоянии (они не использовали даже луки), и желания захватывать чужие территории. Места на островах, а также еды хватало всем. Но если дело касалось оскорбленной гордости, они были готовы сражаться из-за пустяка.

Ранним утром мужчины во главе с Лоа взяли лодки и отправились в бухту Хана-Кау. Женщинам, старикам, детям, а также белым гостям было велено оставаться в деревне.

Казалось, Моана совершенно не волнуется за исход боя и жизнь своего отца. Она как ни в чем ни бывало сидела во дворе и расписывала тапу растительными красками.

Эмили было известно, что островитяне никогда не стирают одежду. Когда она загрязнялась, ее просто выбрасывали. Потому в каждой хижине всегда лежало несколько рулонов тапы.

Ее изготавливали из тутового дерева. Полосы луба тщательно очищали острыми раковинами или вымачивали, а затем разрезали на полосы, из которых после «склеивали» одежду.

— Думаешь, твой отец победит? — спросила Моану Эмили, с утра не находившая себе места.

— Конечно. У него более сильная мана, — ответила девушка, и белой гостье почудилось, что в ее голосе нет былой сердечности.

— Ты говорила, что мана Атеа очень велика.

— Только не в том случае, если от нее веет безумием!

Эмили с трудом сдерживалась, чтобы не побежать на противоположный конец острова, в бухту Хана-Кау. Почему-то ей казалось, что там должно произойти что-то ужасное.

Она оказалась права: в полдень из-за скалы появились лодки, и вся деревня высыпала на берег.

Лоа стоял на носу переднего судна, держа копье наперевес; мощный торс вождя золотился на солнце. Было ясно, что победа на его стороне.

Подробности Эмили узнала от Моаны.

Воины Атеа имели столько же лодок и были вооружены так же, как воины Лоа, копьями и пращами: очевидно, ружья предназначались только для войны с французами. Моана не приняла это во внимание, тогда как Эмили сочла поведение молодого вождя благородным.

Судна Атеа и Лоа выстроились в одну линию, и с обеих сторон полетели камни. Вскоре внезапный порыв ветра нарушил строй лодок с острова Хива-Оа и погнал их на рифы. Лоа стал преследовать противника, в рядах которого началась паника. Многие лодки Атеа разбились о рифы, он потерял не меньше половины воинов.

Догнав лодку молодого вождя, Лоа ранил его, ловко метнув бамбуковый нож. Атеа свалился в воду, где его подобрали воины с Тахуата, связали и доставили на свой остров.

— Ты его видела? — спросила побледневшая Эмили.

— Мне незачем на него смотреть. Я увижу его во время казни.

— Казни?!

— Да. Совет нашего племени приговорил Атеа к смерти.

— А как же его племя?

— Вождь, попавший в плен, бесполезен для своего народа, потому что теряет ману. Атеа испытал еще больший позор, чем я. Отныне он никто. На Хива-Оа будет править совет племени, пока они не изберут другого арики.

— Когда и как его казнят?

— Завтра. Атеа принесут в жертву богам: жрец перережет ему горло, а потом его тело выбросят в океан.

— Тебе не жаль его? — прошептала Эмили.

— За что мне его жалеть?!

— А где он сейчас?

— Лежит связанный в бамбуковой клетке и ждет своей участи. У него есть время подумать о том, что он совершил.

Эмили бежала вдоль воды, подгоняемая ветром. Он трепал ее шаль, и она с трудом удерживала ткань, бьющуюся, как птичьи крылья. С каждый шагом ноги Девушки проваливались в сыпучий песок, в лицо летела мелкая пыль и соленые брызги.

Она вспоминала, как Атеа шел от лодки к берегу, словно скользя по воде, короткими изящными шагами, плавно покачиваясь, окруженный теплым сиянием солнца. Воскрешала в памяти разговоры, во время которых их души словно сливались воедино, вновь ощущала на губах поцелуй, пробудивший мысли о запретной телесной близости.

Рене сидел на облепленном мокрыми водорослями валуне. Поверхность моря казалась синим ковром, а птичьи стаи над ним — быстро движущимися белыми облаками.

  15