50 
— Она из рода Макфилланов, — строгим голосом промолвил дед, и я поняла, что он имеет в виду именно меня, а не изображенную на картине женщину.
Я вдруг ощутила, как потяжелела его рука, лежавшая на моем плече, и почему-то в этот самый миг существенная доля моей задиристости и решительности оставила меня. Все, что я собиралась сказать деду, вылетело из моей головы.
Может, это и кажется забавным, но я всерьез полагаю, что это сработал зов столетий, зов родной для меня крови.
Мы неторопливо вернулись к камину, но теперь я знала, что дед принял меня, признал во мне свою плоть и кровь. Мы вспоминали дядю Эдварда, когда дверь открылась и в зал вошел священник. Впоследствии я узнала, что его дом находился недалеко от замка. Он тоже был старик; невысокий, с весело поблескивавшими глазами на добродушном лице капеллан сразу понравился мне.
Оказалось, что и он хорошо знаком с Питером, и, едва обменявшись рукопожатиями, они сразу же заговорили о рыбной ловле и охоте.
Я уже думала, что они никогда не доберутся до причины нашего визита и не поймут, как важно не терять времени напрасно.
Наконец дед потребовал, чтобы Питер перешел к делу. Изложив суть дела, Питер добавил, что надеется вернуться с необходимой лицензией завтра утром.
— Я знаю, что неподалеку отсюда есть аэродром, — сказал Питер.
— На землях поместья, — уточнил священник.
— Отлично. Я сейчас же отправлюсь туда и переговорю с дежурным офицером. Надеюсь, сумею договориться, чтобы меня переправили на юг. Это одно из немногих преимуществ, которое дает мой статус члена парламента.
Питер повернулся к моему деду:
— Полагаю, сэр, что вы позаботитесь о Памеле до моего возвращения.
— Мы приглядим за ней, — ответил дед.
Питер обменялся рукопожатиями с ним и пожал руку мне.
— Спасибо, — сказала я. — До свидания, Питер, и удачи.
— Я провожу вас, — сказал священник, — а потом вернусь и поговорю с вами, мисс Памела.
Питер ушел, а я вдруг ощутила желание вернуть его и попросить взять меня с собой. Мне было страшно остаться здесь одной, без его поддержки и, если угодно, без защиты.
Я ощущала себя такой уязвимой в этом замке в обществе деда. Я словно превращалась в мелкое и незначительное создание в его присутствии, и я впервые осознала, почему родные всегда так боялись его, а еще я поняла, какая колоссальная отвага потребовалась моей матери, чтобы покинуть дом, а точнее, просто сбежать.
Замок был пропитан атмосферой власти и значительности. Казалось, что это минувшие века оставили память о себе, слившуюся в единое целое с переживаниями живших здесь раньше людей. Даже царивший здесь теперь покой был полон необъяснимого величия. Я чувствовала себя незначительной и ничтожной — капелькой воды в большой реке.
Когда Питер ушел, я спросила деда:
— Можно мне еще раз посмотреть портреты?
Кивнув, он опустился в кресло, а я направилась в дальний конец зала.
Удивительно было видеть узнаваемые фамильные черты на таком множестве лиц, однако лица всех Макфилланов мужского и женского пола, от начала рода и до наших дней, обнаруживали несомненное семейное сходство. Рассмотрев портреты, я подошла к витрине с миниатюрами, и в этих лицах угадывались похожие черты; в женских портретах я словно узнавала себя — тот же овал, линия носа, разлет бровей, даже манера зачесывать назад со лба волосы.
Должно быть, процесс узнавания оказался куда более волнующим для меня, чем для большинства коренных британцев, живших на родине в своих домах, где жива память о предках — картины, книги, мебель и прочие вещи, собранные ушедшими поколениями.
Однако моя мать приехала в Канаду с пустыми руками, а мой отец, не старший среди наследников, немногое получил от своих родителей, которым, собственно, и нечего было ему завещать.
Закончив осматривать картины, я вернулась к деду. Возле его кресла стоял деревянный табурет, и я села на него.
— Они заинтересовали тебя? — спросил он.
Я кивнула головой в знак согласия.
— Ужасно! И мне хотелось бы узнать побольше о них, узнать об их жизни и делах.
Ответ явно понравился старику.
— Мама кое-что рассказывала мне, — продолжила я, — но понимаете, она всегда грустит, когда рассказывает о доме.
Лицо деда словно окаменело, и на какое-то мгновение мне показалось, что он запретит мне упоминать о его дочери. Однако он спросил:
50 
