очень нудно 
71 
— Кажется, я припоминаю — мы постепенно сблизились друг с другом.
— Сблизились? — взвизгивает Полли. — Сблизились?! Какая чушь, мама!
На самом деле Элейн просто старается говорить правду. Это все, что она помнит. Она пытается припомнить страсть, желание, и ей на ум приходит такая картина: яркий солнечный день, они с Ником гуляют по холмам Суссекса незадолго до свадьбы, и ее переполняет радость, предвкушение… да, любовь.
— Нет, конечно, что-то такое было.
— Еще бы, — отрезает Полли. Она принимается размышлять вслух: — Я хочу сказать, я влюблялась, но, наверное, по-настоящему никогда не любила. Не полноценный обед в шикарном ресторане, так, чтобы из-под ног земля уходила и тому подобное. Пара закусок, не больше. Я все еще жду.
— Ну, время есть, — улыбается Элейн. — Как на работе дела?
Но Полли не хочет говорить о работе:
— А Кэт любила Глина?
С чего это Полли стала так интересоваться любовью? И какая именно любовь ее интересует — та, что была в прошлом, или та, что еще будет? Любовь Элейн — или ее отсутствие? Или потенциальная любовь самой Полли? Как бы то ни было, Элейн этот разговор неприятен.
— Ну, — говорит Элейн, — она казалась очень счастливой.
Кэт снова и снова спускается по ступенькам ЗАГСа, снова и снова улыбается. В объектив фотоаппарата Элейн и самой Элейн, которая стоит на другой стороне дороги. На Кэт перекрутилась юбка.
— А когда Кэт не казалась счастливой? — восклицает Полли.
Элейн хочет прекратить этот разговор, если это можно назвать разговором, но она видит, что Полли понесло. И уже не скажешь, мол, давай не будем об этом, ибо разговор о Нике Полли не начинает.
Зато теперь ее заносит в другую сторону.
— Дело в том, что я не понимаю. Не понимаю, как люди могут быть такими непостижимыми. Не понимаю людей. Ты думаешь, что знаешь их как облупленных, и тут они — бац! — и выкинут что-нибудь такое… Даже в твоей голове, черт возьми! Я не понимаю Кэт. То есть я знала Кэт. Не понимаю папу. Смотрю на него — а сейчас он выглядит таким жалким, мам, видела бы ты: в грязной рубашке, небритый, с отросшими волосами, — смотрю на него и не понимаю, что творится у него в голове. И тебя не понимаю, мам. Совсем.
В окно оранжереи отчаянно бьется, хлопая крылышками, бабочка-ванесса. Снаружи, в саду, сквозь листву диких яблонь сочится солнечный свет, превращая лужайку перед домом в шитое золотом зеленое парчовое покрывало. Пэм катит тележку в дальнем углу тропинки; с тележки что-то свалилось, и она нагибается, чтобы это поднять. Элейн видит знакомые декорации; лишь присутствие дочери нарушает идиллию. Точно Полли не тридцать лет, а восемь, или десять, или двенадцать.
— Я не понимаю, как получилось, что все вдруг слетело с катушек. То есть жизнь ведь должна идти дальше? Ну, в смысле… двигаться вперед. Что бы не случилось… Она… не должна. А вы ее отматываете. Ты и папа. Папа вообще стал как зомби. Абсолютно не в себе. Я уже подумываю о психоаналитиках. Слышала, есть одна женщина…
Элейн мгновенно вздрогнула:
— Нет. Ни в коем случае.
И она свирепо смотрит на Полли, которая, отодвинув от себя тарелку с недоеденным обедом, умудряется принять вид одновременно мученический и протестующий.
Элейн понимает, что чувствует себя виноватой, и уже довольно давно. Виноватой перед Ником. Как такое возможно? Это он должен чувствовать себя виноватым перед ней, но отчего-то они поменялись ролями. И теперь Ник становится жертвой обстоятельств, Нику нужны помощь и поддержка. А она, неумолимая и недобрая, повела себя неразумно.
Она вопрошает:
— Можно подумать, я развела это на пустом месте?
— Ой, мам… конечно, не на пустом. Но посмотри на себя… Честно, мам, выглядишь ты ужасно. Я же вижу — ты на себя не похожа: дергаешься, мешки под глазами.
Неужели так и есть? Элейн стала замечать, что Соня как-то странно на нее поглядывает. Да и Пэм недавно участливо предложила взять на себя еще кое-какую работу. Неужели она и вправду так сдала? Неужели всем это видно?
Воцаряется молчание.
— Ну ладно, — говорит Полли. — Хватит. Умолкаю. — Она тянется за своей тарелкой и снова принимается за еду. — А вкусно. Можно я возьму с собой пучок этого твоего салата — для нас с папой?
Кэт
Оливер ловит себя на том, что думает о мужчинах Кэт. Тех, что иногда приходили с ней в дом Элейн. Разумеется, он почти их не помнит, кого-то помнит в лицо, но не припоминает по имени, а иных и в лицо помнит смутно. Их было не так много — четверо, пятеро, а может быть, шестеро. Двоих он вообще видел всего один раз; остальных, более настойчивых, запомнил лучше. Совсем разные — высокие и не очень, молодые и постарше, — но общим знаменателем, как припоминает Оливер, являлся торжествующий вид. Они походили на счастливых обладателей некоего приза, победителей соревнования, в котором он, Оливер, участия не принимал. Оливер знал, что такие, как он, не могут надеяться на благосклонность женщины с наружностью Кэт. Ее кавалеры были куда симпатичнее, увереннее в себе и целеустремленней. И их нынешней целью являлась Кэт. Они обращались с ней легко и непринужденно, и не без самодовольства — принимая общество подобной женщины как должное, нечто, положенное им по статусу.
71 
