очень нудно 
30 
– Мне срочно надо с ней встретиться для одного короткого разговора, – сказал я. Поскольку я и так знал, о чем она меня сейчас спросит, я добавил: – Я… э-э… независимый журналист. И речь пойдет об одном взрывном материале на тему беженцев.
– Сегодня не совсем удобно…
– Я знаю, воскресенье, у вас в наличии только половина сотрудников и так далее, но это действительно очень важно.
– Может быть, на следующей неделе и по телефону? Или, еще лучше, вы напишете нам имейл…
– Прошу вас, это действительно взрывная тема, которая не терпит отлагательства. Мне нужно всего пять минут, ну, может, шесть, самое большее семь, восемь маловероятно, а дольше десяти затянуться просто не может.
Она вздохнула:
– В четырнадцать часов?
– Спасибо!
Я ей понравился. Или она хотела поскорее от меня отвязаться.
* * *
Клара Немец была уж никак не орхидея, скорее куст бамбука, да и во всем остальном была противоположностью тети Юлии. Она посмотрела на меня – и я утвердился в ощущении, что со мной, в общем-то, все в порядке и что я, если судить по внешнему виду, иду исключительно верной или как минимум проходимой дорогой. Правда, я и пребывал в гораздо лучшем состоянии, чем накануне, и на мне была черная куртка, очень похожая на пиджак, это был самый серьезный предмет одежды, каким я располагал. Кроме того, тип вроде меня не представлял для журналистов «Нового времени» ничего особенного. Они контактировали и с обычными людьми на улице или в забегаловках – не в пример медитативно-беззаботным музыкальным гимнасткам из венских районов, заселенных выскочками.
Однако это ничего не изменило в содержании нашего разговора. Когда госпожа Немец преодолела шок, вызванный тем, что бывший коллега из «Дня за днем» прорвался в ее газету и даже в ее кабинет, чтобы сбагрить ей материал, от которого отказался жуткий бесплатной листок, она пошла на принцип. А принцип гласил, что в редакции хватает и своих штатных сотрудников, поэтому газета не может публиковать материалы сторонних авторов – ни из «Нью-Йорк таймс», ни из «Дня за днем». Но я, дескать, могу пересказать содержание мой статьи коллеге Зайбернигу, который отвечает за эти темы, и тот, конечно, благосклонно отнесется к материалу, если он того заслуживает.
Но Зайберниг, к сожалению, был не мой вариант. Однажды я наблюдал его за дегустацией вина, примыкающей к одному вечернему мероприятию для прессы. Люди, которые отхлебывают глоток и потом долго полощут им рот и булькают, сосредоточенно напрягая лоб, были мне в принципе подозрительны. Но, может, я просто завидовал, что таким людям для опьянения достаточно пары дегустационных глотков. Нет, Зайберниг мне точно не подойдет.
– Благодарю вас, что вы нашли для меня время, – сказал я и хотел уже направиться к двери.
Но тут я вспомнил про Мануэля и мысленно услышал «трехсекундный блюз». Должно быть, она заметила это по мне, поскольку бамбуком была лишь снаружи, а внутри, похоже, представляла собой как минимум цикламен. Потому что она спросила:
– О чем идет речь в вашей статье?
Моя годами хорошо скрываемая ярость на жизнь вдруг нашла выход и обрушилась на тех бандитов, которые поддерживали систему, где маленькому одаренному баскетболисту с оттопыренными ушами, никому не сделавшему ничего плохого, можно было отказать в праве на родину.
– Дайте взглянуть, – сказала Клара Немец, когда я немного успокоился.
Я воткнул флешку в мой ноутбук, открыл файл и показал ей очерк о положении и настроении Махмута, написанный от его лица. После нескольких строк она начала кивать и кивала все чаще, уже не переставая, и я увидел, как ее ладони вдруг сжались в кулаки.
Потом она взглянула на меня, полная ожидания, как будто я должен был предоставить ей всего один, но очень хороший аргумент, ради которого она могла бы поставить редакционные принципы с ног на голову, а репортаж – с колес в номер.
В таких случаях – по моему опыту – лучше всего было говорить правду, и я сказал:
– Знаете, почему это дело так важно для меня лично?
– Скажите почему.
– Вообще-то, все дело в моем сыне Мануэле.
Мне понадобилось не больше трех минут, чтобы все ей объяснить. И временами – я клянусь, такого со мной никогда не случалось перед посторонними, – временами мне приходилось вытирать уголки глаз и как следует сглатывать, чтобы мой голос не оборвался. И я заразил ее этим, у нее тоже увлажнились глаза, и уже по одному этому она, вероятно, была вынуждена сказать решающее слово, и оно было именно тем, которого я так жаждал ради Мануэля.
30 
