Гудрун отделяет личное от делового

Гудрун как будто ждала меня, хотя уже тринадцать лет я больше не являлся без предупреждения ни на ее порог, ни в ее жизнь. У нее были зареванные глаза, а сцена нашего приветствия напомнила мне о тех ужасных временах, когда мы жаркими объятиями пытались преодолеть крах наших любовных отношений – словно изнуренные боксеры, которые ищут спасения в клинче, поскольку сейчас грядет нокаут.

Правда, я тут же успокоился, поскольку почувствовал, что Гудрун не могла подложить мне такую свинью, какую я было заподозрил: будто она повелела своему помещику сделать из меня звезду журналистики и подсунуть мне под маской милосердного благодеяния его грязные деньги, чтобы в доме Хилле я больше не выступал в роли просителя и чтобы дочурке Флорентине не пришлось всю жизнь страдать оттого, что ей достались гены спившегося неудачника. Нет, Гудрун не могла меня так унизить.

– Хочешь виски? – спросила она, видимо потому, что сама его хотела.

– Да, с удовольствием, я ведь так и так еще не завтракал, – ответил я.

Подобные замечания она никогда не находила веселыми и в менее удручающих ситуациях, потому мы и не подходили друг другу. Не только потому, но и потому тоже.

Налив порядочную взрослую порцию, чтобы я какое-то время был занят самим собой, она приступила к пространному монологу.

– Герольд, поверь, я ничего про это не знала, на меня это все обрушилось как гром среди ясного неба. Я чувствую себя захваченной врасплох – так же, как и ты. Сегодня рано утром мне позвонил папа и все рассказал. Он обо всем узнал от старого Кунца. У них там тоже, естественно, черт знает что творится. Я думала, свихнусь, когда услышала, что напечатано в «Людях сегодня». Разумеется, я тут же попыталась связаться с Бертольдом, но попадаю только в его голосовую почту, это сводит меня с ума. Он по делам в Дубаи, то есть, я думаю, он как раз сидит в самолете на Франкфурт. Возможно, он еще даже не знает о том, что его ждет. Его хватит удар, когда он узнает…

– То есть ты не думаешь, что он как-то замешан в спонсорском деле?

– Нет. Это невозможно. Этого не может быть. Бертольд – не тот человек, кто делает такие вещи, – ответила она.

– А счет в Лихтенштейне? И крупные суммы, которые он с него снимал? Что, Бертольд не тот человек, кто делает такие вещи? – спросил я.

– Это наверняка не имело ничего общего с пожертвованиями.

– Собственно, это не мое дело, но для чего один-единственный человек снимает так много денег? Для чего они ему? Он что, хочет купить остров? Или собирается построить египетскую пирамиду?

– Послушай, Герольд. Меня никогда не занимали такие вещи. Мы всегда строго отделяли одно от другого – личное и деловое. Свои профессиональные операции он всегда совершал в одиночку и держал это при себе. Он не хотел грузить этим меня и семью.

– Весьма чутко с его стороны.

– Он всегда говорил, что такая уж у него работа, что он одной ногой автоматически стоит вне закона, что бы он ни делал. Все это – вопрос истолкования.

– Отличная работа, – сказал я.

– Это и есть цена.

– Цена чего?

Это был рискованный вопрос, ибо с Гудрун станется: она могла бы принудительно протащить меня с экскурсией по всем помещениям, где были собраны трофеи благосостояния – от китайского платяного шкафа – через жизненно необходимый электрический подогреватель тарелок – и до отмеченного антверпенской дизайнерской премией держателя для туалетной бумаги. Только сами рулоны туалетной бумаги были на удивление нормальными. Но она промолчала и еще подлила мне виски.

  70