66 
Мужчину в белом пиджаке я заметил еще раньше: мне почудилось, что он вроде бы наблюдает за мной, и еще потому, что ему удавалось казаться назойливым в плотной толпе на расстоянии в десять метров. Кроме того, кто же в свое свободное время носит белый пиджак – разве что он явился сюда прямиком из борделя в Бангкоке?
И вот этот человек теперь по шажочку пробирался к выходу неподалеку от меня, что экспоненциально усиливало впечатление назойливости.
– Прошу прощения, господин Плассек, могу я спросить вас кое о чем?
– Спрос не грех, как известно, – сказал я, потому что иногда некстати бываю вежливым человеком.
– Знаете ли вы некоего господина Бертольда Хилле?
Это был странный и поразительно неуместный вопрос, который сразу поставил меня в тупик, я даже остановился.
– Да, я его знаю. А почему вы спрашиваете?
– Верно ли, что между вами и господином Хилле существуют некие… близкие отношения?
Так, этот человек становился неприятен уже и физически.
– Близкие отношения? Трудно сказать. Что такое близость? Что такое отношения? Кроме того, почему вы спрашиваете? И кто вы вообще такой?
– Верно ли, господин Плассек, что господин Хилле второй муж вашей бывшей супруги и что вы часто встречаетесь приватно? – продолжал он наседать на меня.
– Я не думаю, что это вопрос, уместный на баскетбольной площадке. Я также не думаю, что вас это касается – или я ошибаюсь? – ответил я.
Но его нельзя было остановить.
– Известно ли вам, что против господина Хилле заведено дело из-за фиктивных сделок и из-за подозрения в отмывании денег и что у него в Лихтенштейне есть счета для черных денег…
– Кто вы такой и чего хотите от меня? – спросил я настолько враждебно, что на его месте уже бы устрашился.
Но он был не из пугливых и тут же объяснил почему:
– Я журналист газеты «Люди сегодня». Меня зовут Томас Либкнехт, вы получали от меня имейл. Я веду расследование по делу Бертольда Хилле…
О’кей, теперь я хотя бы знал, как с ним поступить.
– Тогда я дал бы вам совет как коллеге, что в таком расследовании вам лучше расспросить самого господина Хилле. А если вам придется когда-нибудь вести расследование по делу Плассека, тогда милости прошу ко мне, если я еще буду жив, договорились? – сказал я и повернулся к Юлии, которая смотрела на меня с некоторым испугом.
– Воля ваша! – с угрозой крикнул вдогонку этот человек. – Только, чтоб вы знали, я расследую не только дело Хилле, но и дело Плассека. Завтра я буду доступен еще целый день.
Милая, привет, хэлло, хай
В воскресенье, как и следовало ожидать, я не испытывал никакого желания дозваниваться до этого гнусного типа в белом пиджаке, даже если он уже сменил свой белый пиджак на что-то нормальное. Но я бы не сказал, что мне было безразлично то, что он сказал и о чем расспрашивал. Признаться, этот Либкнехт полностью лишил меня сна. Разумеется, более или менее бодрствуя, я мог бы предаться размышлениям о том, чего конкретно добивался от меня этот урод из «Людей сегодня». Но это не отвечало моей природе – заниматься рассмотрением вещей, которые наводили ужас. Например, на этого Либкнехта я уже насмотрелся на всю оставшуюся жизнь, а Бертольд был псевдосемейным особым случаем, и я мог выносить его только на расстоянии.
Совсем иначе дело обстояло с Ребеккой: мое сокровенное желание позвонить ей нарастало с каждым часом. Ведь теперь я был гордым обладателем ее личного телефонного номера, но не такой я был человек, чтобы долго держать это обладание при себе и никак им не пользоваться; к полудню я отправил ей эсэмэску. Я осознанно старался писать так, чтобы не было заметно, какая сила побудила меня к этому. Сперва я написал: «Милая Ребекка», потом исправил «милую» на «привет», «привет» исправил на «хэлло», «хэлло» – на «хай», потом снова на «хэлло», а «хэлло» в конце концов переделал в «привет», потому что «привет», собственно, было как раз чем-то средним между «милая» и «хай». Я написал:
«Привет, Ребекка, хорошо, что ты была вчера на матче, Мануэль очень обрадовался. Надеюсь, после этого у тебя еще был увлекательный вечер».
«Увлекательный» я исправил на «интересный», «интересный» исправил на «волнующий», «волнующий» – на «приятный». «Приятный» в смысле платонической оборотной стороны понятия «дерьмовый». «Приятный» я исправил в конце концов на «славный», это звучало еще именно как-то позитивно, и этого было вполне достаточно. Потом я приписал: «А мы еще как следует повеселились». Это была моя самая любимая фраза, потому что «мы» не расшифровывалось и тем самым могло разбудить фантазию Ребекки и потому что ей тоже было бы гарантированно весело «с нами», уж по крайней мере, веселее, чем тупо подвергаться ухаживанию этого субботне-вечернего-жиголо и выслушивать его самохвальство. В конце я еще приписал: «Хорошего тебе воскресенья, и я надеюсь, мы скоро увидимся! Герольд». Это было еще не совершенно, и я поправил: «Хорошего тебе воскресенья. Надеюсь, скоро увидимся. Герольд».
66 
