очень нудно 
161 
Сильвия сумела отвлечься на время, и от размышлений ее оторвали только излюбленные заявления Молли о том, что папа — сексист и что он не понимает трудностей женской доли. Контрацепция, утверждала сестра Молли, вот ключ к решению проблем. И пусть говорят, что папа римский держит в своих руках ключи от неба, она не станет с этим спорить, но в земных делах он вовсе не разбирается. Вот если бы он рос в компании с девятью сорванцами, ни одному из которых не удавалось наесться досыта, тогда он запел бы по-другому. И в состоянии умеренного и приятного негодования сестра Молли доехала до миссии Святого Луки, где она выгрузила Сильвию и ее ящики.
— Нет, заходить я не буду. А то придется мне тогда и сестер навещать. — Сестра Молли, как и Джошуа, называла монахинь за глаза курицами.
Дом священника, стоящий в пыли, корявые эвкалипты, солнце, окрасившее жилище монахинь и полдюжины крыш на склоне холма в оранжевый цвет, — как убого все это выглядит, сколь неглубокий след оставил человек на этом древнем ландшафте! — но Сильвия снова дома, да, здесь теперь ее дом — и его может разрушить одно лишь дыхание. Она стояла, вдыхая ноздрями аромат влажной земли, впитывая тепло, поднимающееся от почвы по ее ногам. Потом появилась Ребекка с криком:
— Сильвия, ой, Сильвия!
Две женщины обнялись.
— О Сильвия, как я по вам соскучилась.
Но Сильвия, обнимаясь, не могла избавиться от мыслей о непрочности, преходящести бытия в Африке. Тело Ребекки было как кулек хрупких костей, и когда Сильвия взяла ее за плечи, вгляделась в ее лицо, то увидела, что глаза Ребекки под старым выцветшим платком провалились глубоко в череп.
— Что случилось, Ребекка?
— О'кей, — сказала Ребекка, понимая под этим: хорошо, я расскажу тебе.
Но сначала она взяла Сильвию за руку и привела ее в дом, усадила за стол и сама села напротив.
— Мой Тендерай заболел.
Две пары глаз, молчание, но ничего не осталось невысказанным. Двое детей Ребекки умерли, еще один болел уже давно, и вот теперь Тендерай. Источником болезни был муж Ребекки, сам, по-видимому, пребывавший в добром здравии, несмотря на худобу и пьянство. Все говорило о том, что Ребекка носит в себе ВИЧ, но без анализов кто может сказать наверняка? И если да, то что можно сделать? Во всяком случае, не похоже было, что она спит с кем попало, распространяя смертельную заразу.
Сильвия отсутствовала всего одну неделю.
— О'кей, — в свою очередь сказала Сильвия, пользуясь этой новой идиомой, с которой теперь начиналась чуть ли не каждая фраза. Она хотела этим сказать, что восприняла информацию и разделяет страхи Ребекки. Она добавила: — Я посмотрю его. Может, все не так уж страшно.
— Надеюсь, — ответила Ребекка и потом, откладывая на второй план семейные тревоги, сказала: — И отец Макгвайр работает слишком-слишком много.
— Да, я слышала. И что это за дело с кражей?
— Да ну, глупости. Все из-за того оборудования в ящиках, что валялись возле новой больницы. Говорят, будто вы его украли.
Сильвия, пока была в Лондоне, могла думать только о миссии и придумала, что нужно съездить к недостроенной больнице еще раз и забрать оттуда все, что могло бы пригодиться, — извлечь хоть какую-то пользу из напрасно потраченных средств. Однако дело было не только в нескольких подкладных суднах, она догадывалась, что Ребекка говорит не все. Негритянка смотрела в сторону, и ее лицо напряглось от смущения и предчувствия беды.
— Пожалуйста, скажи мне, Ребекка, что еще?
Ребекка все не решалась посмотреть Сильвии в глаза, но сумела сказать, что все это одна большая глупость. На ящики было наложено заклятье — она произнесла это слово по-английски и потом добавила:
— Н'ганга говорит, что те, кто возьмет хоть одну вещь из той больницы, навлекут на себя несчастье.
Тут Ребекка поднялась, сказала, что пора звать отца Макгвайра обедать и что она надеется, что Сильвия проголодалась, ведь сегодня на обед приготовлен рисовый пудинг.
Пока Ребекка и Сильвия сидели друг напротив друга и все их мысли были о Тендерае и других детях, живых и мертвых, между двумя женщинами царили полная открытость и доверие. Но теперь Сильвия видела, что Ребекка не скажет ей больше ничего, так как по этому предмету они никогда не сойдутся во мнении.
Сильвия села на свою кровать, окруженную кирпичными стенами, и посмотрела на женщин Леонардо — они как будто приветствовали ее возвращение. Потом она обернулась к распятию с намерением утвердить в голове кое-какие идеи, пошатнувшиеся под напором жизни. Человек, подписавшийся на чудеса римской католической церкви, не может обвинять других людей в суеверии — таков был ход ее мыслей, и они были далеки от критики религии. По воскресеньям, когда чернокожая паства собирался на причастие, отец Макгвайр говорил им, что они пьют кровь и едят плоть Христа. Медленно Сильвия приходила к пониманию того, насколько глубоко жизнь африканцев, среди которых она жила, пронизана суевериями, и ей хотелось понять их все, а не высказывать «умные интеллектуальные замечания». Такого рода, что могли бы исходить из уст Колина или Эндрю. Так или иначе, факт оставался фактом: в любом чернокожем человеке есть область, куда она, Сильвия, не может войти и которую она не должна порицать — даже с Ребеккой, своей хорошей подругой.
161 
