41 
— К моему отцу пришел один человек. Испанец. Я случайно… Нет, не случайно. Я умышленно подслушала его разговор с моим отцом. Так вот, испанцам стала известна ваша приверженность к республике и Боливару.
— Вы слышали имя этого человека?
— Да, его звали дон Гомес.
— Знаю такого…
— Они приготовили вам ловушку. Испанцы уверены, что рано или поздно вы обязательно вернетесь к ним, и планируют передать через вас какую-то ложную информацию для генерала, что, по их расчетам, приведет к разгрому всей республиканской армии.
— А с какой стати дон Гомес выложил все это вашему отцу?
— Он пришел уговорить его продать им оружие, которое находится здесь, в заливе, на корабле моего отца. Ну и проговорился…
— Кажется, начинаю понимать. После этого вы бросились к Мануэлле Саенз и все ей рассказали?
— Я просто считаю ее единственным человеком, который может оценить ситуацию и принять правильное решение.
— Это она послала вас сюда?
— Она сказала, что я просто обязана это сделать, иначе вы просто не поверите, если это сделает кто-нибудь другой, а не я.
Ей показалось, что дон Карлос чем-то взволнован, и, не понимая в чем дело, она встревоженно спросила:
— А… что-нибудь… что-нибудь не так?
Поскольку дон Карлос не отвечал, девушка продолжила рассказ:
— Итак, возможно, это было глупостью с моей стороны. Я могла бы написать письмо и передать его вам через солдат. Но я… тогда я не думала об этом.
Что-то в ее голосе заставило его собраться, и он быстро ответил:
— Нет, нет, что вы! Это сообщение нельзя было посылать в письме! Это безрассудство — слишком многое поставлено на карту, и вы абсолютно правильно сделали, что приехали сюда лично. Очень смелый поступок, мисс! Я не знаю ни одной женщины, у которой хватило бы духу в одночасье пуститься в путь из Кито в Гуаякиль.
— Честно говоря, у меня не было времени на раздумья, — тихо ответила Лючия.
В его глазах снова появилось такое же выражение, как и тогда, когда он узнал, что послала ее сюда Мануэлла Саенз. Лючия почему-то почувствовала робость, и ее щеки залила краска смущения.
— Все-таки присядьте, — настойчиво повторил он.
Только сейчас она поняла, что все еще стоит, и почти автоматически опустилась на стул, слыша, как дон Карлос, приоткрыв дверь, отдает приказания слуге. Вернувшись, он присел на софу возле Лючии.
— Моей благодарности нет предела. Кажется, я вам уже говорил это не один раз и с удовольствием повторяю снова. Скажите, а вы очень удивились, когда случайно услышали, что я не тот, за кого себя выдавал?
— Я была… я была счастлива… И очень рада. Не знаю почему, но мне все время казалось, что вы не должны, не можете поддерживать режим угнетения и жестокости…
— Знаете, мне хотелось рассказать про себя еще тогда, в павильоне, когда вы начали читать мне книги. Я же заметил, что в наших беседах вы всегда избегаете разговоров о том, что происходит в городе, за пределами вашего дома.
— А я, в свою очередь, всегда считала, что любое упоминание о победе Боливара и о празднике в Кито может вам только повредить, — тихо, почти неслышно ответила Лючия. — Вы были так больны… Порой, казалось, безнадежно больны. Знаете, иногда я думала, что вы умрете…
— …И мне опять представилась возможность поблагодарить вас за то, что я жив.
— Вы забыли о Жозефине, которая, оказывается, была прекрасно осведомлена о вашем политическом выборе.
— Жозефина знала? Это невозможно… Откуда?
— Мне она сказала, что слуги знают гораздо больше, чем думают о них хозяева, но стоило ей бросить лишь одно неосторожное слово, и вы оба могли бы оказаться в смертельной опасности.
— Ну теперь-то, когда все позади, позвольте мне сказать вам, что вы очень храбрая девушка, раз приехали сюда. Вот уже второй раз вы спасаете мне жизнь.
Лючия собралась было ответить, зная, что нужные слова сами собой придут в голову, но тут в комнату вошел слуга, и она замолчала. Перед ней оказался графин с маранджиллой, с тем самым напитком, которым отпаивала Жозефина мечущегося в бреду дона Карлоса. Лючия сделала первый глоток, и ей показалось, что она никогда не пробовала ничего более вкусного.
— Надеюсь, вы извините меня, но я обязан срочно доложить генералу все, о чем вы мне рассказали.
— Конечно. Да, кстати, у сержанта — вон он, во дворе — письмо к Боливару от сеньоры Саенз.
41 
