очень нудно 
37 
– Я согласен, – ответил начальник полиции. – Предупрежу Катанию, чтобы они держали под строгим наблюде…
Он осекся, сделал гримасу, ему опять вспомнилась «наседка», которая передала сведения в Палермо и оказалась причиной смерти Тано. Прекрасным образом еще одна могла оказаться и в Катании.
– Будем делать то, что в наших силах, – решил он. – Давайте держать под контролем одного только Инграссию.
– Тогда я пойду к судье, чтоб получить необходимое разрешение, – сказал комиссар.
На пороге начальник полиции окликнул его:
– Ах да, послушайте, моя жена чувствует себя гораздо лучше. Вас устраивает субботний вечер? Нам многое нужно обсудить.
Он нашел судью Ло Бьянко в необычно хорошем настроении, глаза у него горели.
– Вы отлично выглядите, – не смог удержаться, чтоб не сказать ему, комиссар.
– Да-да, чувствую я себя просто отлично.
Судья оглянулся вокруг, принял заговорщицкий вид, наклонился поближе к Монтальбано и проговорил тихо:
– А знаете, оказывается, у Ринальдо на правой руке было шесть пальцев.
Монтальбано на мгновение обалдел. Потом он вспомнил, что уже много лет, как судья посвятил себя созданию капитального труда «Жизнь и деяния Ринальдо и Антонио Ло Бьянко, присяжных при университете города Джирдженти во времена короля Мартина-младшего (1402–1409)», потому что вбил себе в голову, будто те приходились ему родственниками.
– Вправду? – отозвался Монтальбано с радостным изумлением. Разумнее было ему потакать.
– Так точно. Шесть пальцев на правой руке.
«Вот уж кто мог дрочить в полное удовольствие», – кощунственно вертелось на языке у Монтальбано, но он сумел сдержаться.
Судье он рассказал все об оружии и об убийстве Мизураки. Он изложил ему также и стратегию, которой собирался следовать, и попросил о разрешении поставить на прослушивание телефоны Инграссии.
– Сейчас я вам его дам, – сказал Ло Бьянко.
В другие минуты он стал бы высказывать сомнения, чинить препоны, пророчить неприятности: в этот раз, счастливый открытием шести пальцев на правой руке Ринальдо, он предоставил бы Монтальбано разрешение пытать, сажать на кол, жечь на костре.
Он пошел домой, надел плавки, долго купался, возвратился домой, вытерся, переодеваться не стал, в холодильнике не было ничего, в духовке красовался противень с четырьмя гигантскими порциями макаронной запеканки, блюдо, достойное Олимпа, он уплел две, засунул противень обратно в духовку, завел будильник, заснул, как убитый, на час, поднялся, принял душ, надел уже перепачканные джинсы и рубашку, явился в управление.
Фацио, Джермана и Галлуццо ждали его, одетые в затрапез, и, как только он показался, подхватили лопаты, кирки и мотыги и затянули старинную песню батраков, потрясая в воздухе инструментом:
– Уже приспело время – сбросим хозяев бремя!
– Ну какие вы все-таки сволочи! – был комментарий Монтальбано.
У входа в пещеру уже находились Престия, шурин Галлуццо – журналист и оператор, который притащил с собой два софита на батареях.
Монтальбано волком посмотрел на Галлуццо.
– Знаете, – сказал тот краснея, – потому как в прошлый раз вы ему дали позволение…
– Ладно, ладно, – отрезал комиссар.
Вошли в пещеру, где было оружие, и затем, по указаниям комиссара, Фацио, Джермана и Галлуццо принялись отваливать камни, которые были словно припаяны друг к другу. Трудились хороших три часа, и комиссар с ними; Престия и оператор работали тоже, сменяя троих полицейских. Наконец кладка была разобрана. Как и предрекал Балассоне, они ясно увидели коридорчик, остальное терялось во тьме.
– Иди ты, – сказал Монтальбано, обращаясь к Фацио.
Тот взял фонарь, пополз по-пластунски и исчез. Через несколько секунд они услышали его изумленный голос:
– Бог ты мой, комиссар, идите посмотрите!
– Вы зайдете, когда я вас позову, – сказал Монтальбано остальным, но в особенности имея в виду журналиста, который, заслышав Фацио, вскочил и совсем было приготовился бросаться на живот и ползти.
Коридорчик был практически длиной в его рост. В мгновение ока он оказался по ту сторону, засветил свой фонарь. Вторая пещера была меньше первой, и сразу возникало ощущение, что в ней совершенно сухо. В самом ее центре лежал ковер, все еще в хорошей сохранности. В левом дальнем углу ковра стояла глиняная плошка. Симметрично ей, в правом – корчага. Посередине ближней к выходу кромки ковра, образуя с плошкой и корчагой перевернутый треугольник, замерла в выжидательной позе собака-овчарка из терракоты размером с настоящую. На ковре два высохших и пожелтевших тела, как в фильмах ужасов, сплелись в объятии.
37 
