18 
Она высморкалась и прерывисто, глубоко вздохнула.
— Ждали — и дождались полковника Линге. Они с отцом ушли в кабинет. Довольно долго разговаривали там, потом отец проводил полковника. Пришел сюда, в гостиную, выглядел как будто спокойным. Он сказал мне, что Юлиус умер, что полковник Линге рассказывал о нем много хорошего, просто героического. Затем отец вернулся в кабинет, заперся там. Я поначалу не очень испугалась. Теперь-то я понимаю, почему он был так спокоен: уже все решил. Я просидела тут одна до самой ночи и пошла в постель, по дороге постучала в его дверь. Он велел мне ложиться, обещал прийти позднее. И пришел, очень поздно, часа в два или в три. Лег и уснул, или не уснул, но лежал тихо, даже не шелохнулся. Поднялся, когда я еще спала. Дождался меня в кухне и сказал, что пойдет к доктору Шульцу. Я потом спрашивала доктора Шульца, отец действительно зашел к нему. Просил выписать успокоительное. Доктор Шульц был к нему очень внимателен, порекомендовал какие-то травяные настои, измерил давление — оказалось высокое, но не то чтоб зашкаливало. Доктор Шульц даже спросил его: «Вы же не собираетесь поступить опрометчиво, генерал?» Твой отец сказал в ответ: «Кто? Я? Нет, что вы, зачем же я, по-вашему, пришел сюда?» — и с тем ушел. Он поехал в Гавель, проехал Ванзее насквозь, припарковал машину, прошелся по берегу озера, выбрал место и выстрелил в себя.
Это она рассказывала уже без слез. Откинулась на спинку дивана, дышала ровно, смотрела прямо перед собой, упираясь взглядом в ближний горизонт своих мыслей, примерно таких: он убил себя не в кабинете, не в автомобиле, чтобы не причинять лишних хлопот близким, оставался как всегда внимателен к заботам других людей. Он вышел на мороз, на холодную, окаменевшую землю, направил дуло не в висок, а в сердце — сердце подвело его — и выстрелил дважды. Тело осталось лежать там, у берега озера, оно совсем окоченело, пока его нашли: в эту пору года, с ранними пронизывающими вечерами, случайных прохожих возле озера не бывает. В ту ночь, когда он не вернулся домой, фрау Фосс как будто слегка помешалась. Ненадолго заснула, а утром увидела, что весь садовый инвентарь сложен в кухне. Когда она успела его принести, зачем? Она очнулась, пульс ее сына бился о ее пульс.
— Письма лежат на его столе, — завершила она рассказ. — Одно для тебя. Прочти его, потом еще поговорим. Подбрось угля в камин. Конечно, уголь нынче дорог, но я так замерзла сегодня! Бывают такие дни, прямо до костей пробирает.
Карл послушно добавил угля и подержал ладони перед огнем, согревая их. Он пошел в кабинет, и шаги офицерских сапог громко отдавались на деревянном полу коридора, как, бывало, отдавались шаги отца, так что они с Юлиусом со второго этажа дома могли следить за его перемещениями. С каждым годом все громче — отец набирал вес.
Он взял со стола письмо и опустился в кожаное кресло у окна, сквозь которое еще сочился бледный предвечерний свет.
Берлин-Шлахтензее
14 января 1943 года
Дорогой Карл,
мое решение подводит итог целому ряду событий моей жизни. Это решение обусловлено моим пониманием этих событий, и ты тут непричастен. Я знаю, ты сделал все возможное, чтобы вытащить Юлиуса из окружения, а он, как всегда, так небрежно и просто писал нам о своей болезни, что мы даже не догадывались, насколько близка смерть. И твоя мама тоже ничем не провинилась передо мной. Она очень устала, а в последние два года жизнь со мной стала еще труднее, чем была раньше.
Эти два года я прожил в глухом отчаянии, и не только потому, что внезапно и несправедливо оборвалась моя карьера, но и потому, что бессилен предотвратить те страшные последствия, которые, боюсь, обрушатся на Германию из-за этой агрессии, приобретшей в последние три года безумный размах.
Пойми меня правильно. Как ты знаешь, я поначалу принял Гитлера с энтузиазмом. Он вернул немцам веру в себя, которую мы утратили после первой, проигранной войны. Я сам уговорил Юлиуса вступить не только в армию, но и в партию. Как и все мы, я многого ждал, на многое надеялся. Но «приказ о комиссарах», внедрению которого я противился изо всех сил, стал последней каплей. В Германии произошли определенные события и будут еще происходить и в Германии, и во всей Европе, до тех пор пока власть принадлежит национал-социалистам. Ты знаешь, о каких событиях я говорю. Творятся ужасные вещи. Настолько ужасные, что в них почти невозможно поверить. Я пытался воспротивиться «приказу о комиссарах», потому что он вовлекал армию в эти действия — не военные, а политические, темные, бесчеловечные. Я пытался воспротивиться, потерпел поражение и сполна уплатил цену — малую цену по сравнению с проклятием и осуждением, которые ожидают германскую армию, замаранную участием в этих злодействах. Если мы проиграем вторую войну, а к тому, видно, идет дело, учитывая, как мы растянули свои силы по стольким фронтам, если гибель Шестой армии — начало всеобщей катастрофы, то наших офицеров ждет такое же воздаяние, как негодяев и палачей из СС. «Приказ о комиссарах» замарал нас всех.
18 
