23 
Перед инспектором неожиданно возникла высокая, светловолосая дочь графини — как же, черт возьми, ее зовут? Надо было посмотреть в блокноте. Она попыталась загородить ему дорогу, от мрачных предчувствий лицо ее побелело. Над краем белого дивана позади нее торчали ноги молодого мужчины, закутанные в шерстяной плед.
Инспектор покачал головой, словно показывая, что не собирается выдавать ее, но она не сдвинулась с места, и ему показалось, что она скорее прячет от него брата, чем старается скрыть его приход.
— Синьорина… — Он был готов притвориться, что незнаком с ней, но отступать не собирался. — Прошу прощения за вторжение, но я ищу Брунамонти, Леонардо Брунамонти.
Даже теперь девушка не отодвинулась, поэтому он аккуратно обошел ее и увидел, что молодой человек на белом диване медленно стянул плед и сел. На полу у его ног лежала летная кожаная куртка. Инспектор не сомневался, что она лежит здесь с момента его возвращения домой той роковой ночью. Он не ошибся: из кармана торчал сложенный собачий поводок.
Инспектора потрясло лицо Леонардо. Разумеется, следовало ожидать, что сын, сраженный горем, не сможет ни есть, ни спать, однако довести себя до такой степени!.. Лицо юноши было зеленовато-бледным, с черными кругами вокруг глаз, которые, казалось, он с трудом держал открытыми. Сделав попытку взглянуть на инспектора, он уронил голову на руки и пробормотал:
— Ставни…
В длинной комнате были открыты только внутренние ставни, и вошедшая служанка закрыла их, оставив тоненькую щель света, благодаря которой они могли видеть друг друга, однако лишь потому, что сама комната и все в ней было совершенно белым. Инспектор счел эту белизну странной, но сейчас не было времени удивляться. Он подошел и встал напротив дивана. Леонардо был такой же высокий и хрупкий, как его сестра. Он смотрел на инспектора сквозь пальцы и произносил слова, почти не разжимая губ, будто старался свести на нет любые мимические усилия:
— Почему вы здесь? Кто вы?…
Нет, это не просто стресс! Женщина внизу говорила, что Леонардо нездоровится. Признаться, похоже на похмелье, пронеслось в голове инспектора.
— Вы десять дней сидите у телефона? — ответил он вопросом на вопрос.
Леонардо промолчал. Он еще ниже опустил голову и сжал пальцами виски, словно боялся, что голова разлетится вдребезги. Его голос, казалось, доносился из другого мира.
— Как вы узнали?
— От информатора. Сейчас нет смысла об этом говорить, и вам нечего бояться: мы не подвергнем риску жизнь вашей матери.
Раздался звонок, Леонардо негромко вскрикнул и схватил трубку:
— Патрик! Я не могу… Сестра забрала у него телефон:
— Патрик? Он не может разговаривать, ему слишком плохо. Я знаю, он должен. Я говорила ему. У телефона могу сидеть я. Патрик, послушай, карабинеры узнали — не знаю как — наверное, от информатора. Один из них сейчас здесь. Мне кажется, ты должен переговорить с тем агентством и все отменить. Она моя мать, Патрик, а Лео не в состоянии… Когда? Я приеду за тобой в аэропорт. Я приеду за тобой! — И она положила трубку.
Леонардо снова лег, неловко натянув угол пледа на лицо.
Инспектор указал на внутреннюю дверь:
— Может быть, мы?… — И пошел за девушкой почти на цыпочках.
Какой бы ни была причина, боль молодого человека осязаемо присутствовала в белой, закрытой тяжелыми ставнями комнате с неподвижным воздухом.
— Я провожу вас в мою комнату. Там мы сможем поговорить.
Комната, в которую они пришли, казалась удивительно большой для незамужней молодой женщины. Возможно, все спальни в палаццо так же просторны, как эта, — даже массивная резная кровать терялась в огромном помещении. Напротив двери располагались две широкие ступени, они вели к высокому окну со светлыми, скрепленными между собой шторами.
— Мы можем поговорить здесь. — Держа спину очень прямо и положив руки на колени, она уселась на круглый кожаный стул у длинного дубового стола. На этот раз она, похоже, немного волновалась и во время разговора без конца крутила бриллиантовое кольцо на пальце. — Присядьте. Кажется, он не догадался, что вы узнали от меня?
— Конечно нет. — Инспектор сел в резное, похожее на трон кресло с высокой спинкой. — Думаю, он не в том состоянии, чтобы его это волновало. К тому же он явно нездоров.
— Ничего необычного. Я хочу сказать, это не совсем болезнь, скорее нервная реакция. У него всегда начинаются мигрени и страшно болит голова, когда он волнуется. В таком состоянии Леонардо не выносит ни света, ни шума, и говорить с ним бесполезно. Я могу ответить на все ваши вопросы.
23 
