178 
– Ты все еще можешь…
– Сбежать? Могу. Но зачем? Чтобы прятаться, а когда меня все же найдут, убивать? Это слишком тоскливо.
– Прятаться или убивать?
– И то, и другое.
– Первое понятно, но второе… В сражении есть своя прелесть. Упоение битвой. Запах дымящейся крови. Мольбы о пощаде. Ощущение безграничной власти. Чужая жизнь висит над обрывом на кончиках пальцев, и в твоей воле протянуть ей руку или столкнуть вниз… Разве это не пьянит?
– Раз уж речь зашла о выпивке… Поверьте тому, кто неоднократно напивался до потери сознания: наутро всегда приходит похмелье, и хочется умереть самому. Ты даешь себе сотое или тысячное обещание больше никогда так не поступать, но при этом прекрасно знаешь: придет день, и самые крепкие клятвы падут перед желанием на несколько часов окунуться в забвение… Нет, dou, опьянение убийством – не для меня. Тем более что смерть дарит свой поцелуй и убийце… Но дело даже не в этом. Если я начну убивать по-настоящему, не останется НИЧЕГО. Совсем ничего. Даже памяти.
– Знаю.
– Поэтому меня боятся. А почему меня ненавидят? Тоже из-за страха исчезнуть в небытии?
– Отчасти, – соглашается сестра. – Трудно испытывать искреннюю привязанность к тому, для кого разрушать – так же естественно и привычно, как дышать.
– Понятно… То, с чем нельзя справиться, всегда пугает.
– А чего бы хотел ты? Какого отношения?
– Не знаю… Но читать во взглядах, обращенных на тебя, только страх и ненависть… Это очень больно.
– К любой боли можно привыкнуть.
– А кто сказал, что я не привык? Просто мне надоело пускать в себя чужую боль.
– Пускать в себя? – Магрит поворачивается ко мне лицом. – Что ты имеешь в виду?
– Как бы объяснить… Это происходит вне зависимости от моих желаний, dou. Я могу совершенно спокойно смотреть на что угодно. До определенного момента, а потом… Проваливаюсь в окружающий мир. Начинаю ощущать чужие чувства, как… Нет, не как свои собственные. Они всегда остаются ЧУЖИМИ, но отнимают часть меня. Бесцеремонно и беспощадно. Как будто я разрываюсь пополам, и одна половина остается сторонним наблюдателем, а другая сгорает в огне, который разожжен вовсе не для меня… И мне становится страшно, dou. Страшно, что однажды эти половины перестанут быть одинаковыми, и я либо полностью сгорю, либо вовсе перестану чувствовать.
– А что тебя пугает больше? Гибель или равнодушие?
– И то, и другое. Только по-разному. Я не хочу умирать от чувств, которые никогда не смогу испытать сам, но… Я не в силах отказаться от того, чтобы хоть миг побыть по-настоящему живым.
– Хочешь сказать…
– Меня нет, dou. Пустое место, которое даже не может отразиться в Зеркале.
Она вздрагивает. От испуга? Но я всего лишь сказал правду. От холода? Но в комнате тепло.
– Зеркало, да… Значит, ты ничего в нем не увидел?
– Абсолютно ничего.
Напряженная пауза.
– Ничего… Следовало ожидать. Но невозможно было рассчитывать.
Задумчивое бормотание сестры кажется мне многозначительным. Нет, ошибаюсь: оно имеет всего один смысл, глубины которого невозможно измерить.
– О чем Вы говорите?
– О странных путях Предназначения. Путях, которые никогда не бывают прямыми.
– А по-моему, Путь всегда прямой. От рождения и до смерти. Просто судьба комкает Гобелен, и кажется, что мы то взбираемся на гору, то падаем в пропасть.
Магрит усмехается:
– Такое объяснение не хуже прочих. И может быть, оно – единственно верное… Сколько времени тебе понадобится, чтобы подготовиться?
– Подготовиться? Я вполне готов, dou. Вот только…
– Что? – быстрый вопрос.
– Я хотел бы узнать одну вещь. Прежде, чем она перестанет иметь для меня какое бы то ни было значение.
– Какую вещь?
– Кто вытащил меня из Купели?
Молчание. Чуть смущенное, чуть неловкое.
– Вы не можете сказать?
И я получаю ответ. Но вовсе не от Магрит:
– Может. Но зачем слушать в чужом изложении то, что следует узнавать из первых рук?
Наверное, он стоял прямо за дверью, прислонившись к стене. И слышал все наши слова, разумеется. Одного этого мне хватило, чтобы первое впечатление о мужчине, грубо вмешавшемся в разговор, приобрело едва уловимый оттенок горечи. А когда сестра удивленно и разочарованно выдавила: «Отец…», я запутался в мыслях и ощущениях, хлынувших в сознание бурным потоком.
Отец? Все-таки соизволил показаться своему отпрыску. Браво! Набрался смелости или же слегка умерил брезгливость – какая из версий правильнее? Только бы не обе сразу: не справлюсь с чувствами. Можно понять и принять все варианты по отдельности, но, сливаясь вместе, они образуют совершенно не усваиваемое зелье… Ладно, оставлю на время размышления и просто посмотрю на того, кто не желал присутствовать при моем рождении, но не смог отказаться от соблазна проводить меня в небытие.
178 
