31 
— Подумать только! — удивился Ингвар.
— И понятно, что в том тупичке, где она жила, нет смысла закрывать дверь на ключ, потому что здесь все обо всех заботятся и нет злых людей.
Зигмунд фыркнул:
— Один из коллег из Румерике ей позвонил как-то раз, чтобы предостеречь. Но она так и продолжала оставлять дверь открытой. Она ответила что-то вроде «не хочу уступать силам зла». Господи боже...
— Итак, первое. — Ингер Йоханне положила перед собой на стол альбом для рисования, который Ингвар нашел в ярко-красном ящике для игрушек у Кристиане. — Убийство было умышленным. Пока неплохо. — Она поставила локти на кухонный стол. — Есть основания для еще одного вывода. Я готова утверждать, что убийства такого типа несут отпечаток сильной ненависти. И преднамеренность, то есть наличие преступного замысла, которое продемонстрировал преступник, и метод...
Вдруг Ингер Йоханне замолчала, чуть заметно наморщила лоб и покосилась на дверь.
— Все в порядке, — успокоил ее Ингвар. — Дети спят.
— Душить женщину, связать ее, отрезать язык... — Теперь Ингер Йоханне говорила очень тихо, продолжая напряженно вслушиваться. — Это ненависть, — заключила она. — Но тут начинаются проблемы. Драматизм, отрезанный язык, оригами... весь сценарий... — Красный карандаш заходил по бумаге медленными кругами. — ...Мог быть для отвода глаз. Для маскировки. Просто спектакль. Символика такая вопиюще банальная, такая...
— ...детская? — предложил Зигмунд.
— Можно назвать и так. Короче говоря, настолько простая, что очень смахивает на что-то вроде cover-up. [7] Зачем это затеяно? С целью сбить полицию с толку? Значит, мы говорим об очень хитром человеке, который должен был ненавидеть Фиону Хелле... И тогда получается, что мы оказываемся...
— ...там же, откуда начинали, — безнадежно закончил мысль Ингвар. — Ну а что, если вся эта символика — всерьез?
— А ведь верно! Я подумала: ведь индейцы используют это выражение буквально — «белый человек говорит двумя языками». Если предположить, что убийца осквернил труп, чтобы сообщить что-то миру, его послание должно означать, что Фиона Хелле была не той, за кого себя выдавала. Она была лгуньей. Предательницей. По крайней мере, если верить убийце. Который в этом приблизительном и потому совершенно непригодном профиле довольно неприятно похож на... совершенно сумасшедшего.
— Жаль, — сказал Зигмунд, зевая громко и открыто, — что мы не смогли найти в ее жизни ничего, кроме мелких грешков. Никаких серьезных конфликтов. Немного зависти — она все-таки была успешной женщиной. Разногласия с налоговой инспекцией несколько лет назад. Размолвка с соседями из-за ели, которая заслоняла свет в кабинете Фионы. Так, ерунда. Дерево, кстати, срубили, не доводя дело до суда.
— Странно как-то, правда? — начала Ингер Йоханне и тут же прервала себя: — А это что тогда? — Она с беспокойством взглянула на Ингвара.
— Тебе кажется, — ответил он. — Расслабься. Она спит.
Ингер Йоханне согласилась на то, чтобы колыбель Рагнхилль стояла в спальне, когда у них гости.
— Странно, — повторила она, — что вы не обнаружили ничего компрометирующего в жизни Фионы Хелле. Очень странно. Ей было сорок два. Вы наверняка что-то упустили.
— Попробуй сама, — предложил Зигмунд, которого слова Ингер Йоханне явно задели. — Пятнадцать человек несколько недель изучали ее жизнь чуть ли не с микроскопом, и в результате — ноль. Может же быть, что эта женщина просто-напросто была образцом добродетели?
— Образцов добродетели не бывает.
— Ну, а что с профилем? — напомнил Зигмунд
— С каким профилем?
— С тем, который ты должна была составить, — сказал Зигмунд.
— Я не могу составить профиль убийцы Фионы Хелле, — призналась Ингер Йоханне и допила свой кофе одним глотком. — Разве что крайне условный. И никто не может. Но я могу дать вам хороший совет. Найдите в ее жизни ложь. И тогда не исключено, что вам не понадобится никакой профиль. Тогда вы найдете того, кто ее убил.
— Или ту, кто ее убил, — в очередной раз поправил Ингвар, улыбаясь.
Ингер Йоханне не захотела тратить время на ответ, она уже быстро шла в сторону спальни.
— Она всегда так беспокоится? — прошептал Зигмунд.
— Да.
— Я бы этого не выдержал.
— Да ты вообще почти никогда не видишь свою семью.
— Перестань. Я провожу дома больше времени, чем большинство моих знакомых.
31 
