очень нудно 
130 
— Садись!
Лина присела на стул боком, чувствуя себя словно оборванная вздрагивающая пружина. Врач внимательно посмотрел на ее лицо, а затем перевел взгляд на ее правую руку, лежащую на столе, — с тыльной стороны узкой ладони синели кровоподтеки.
— До утра дотянешь? — спросил он без особой надежды. Лина помотала головой, и слезы, помимо ее воли, потекли, холодя, по щекам от этого участливого запинающегося голоса.
— А что будет утром?
— Маша должна прийти. В девять. Она тут работает медсестрой. Моя жена.
Покушать принесет, молочка попьешь.
— Какое, к черту, молочко!
— Она мне поможет…
Лина молчала, закусив губу. «Хочу, чтобы ты родился! Живой и невредимый, — сказала она себе. — И пусть я умру. Мне все равно!»
Врач внимательно смотрел.
— Вот что, — сказал он, наливая спирт в свой стакан, — ну-ка пей!
Лина отшатнулась.
— Пей, Полина, — прохрипел он, — сейчас рожать будем. Хватит мучиться.
Я тебе чуть разбавлю, но все равно, чтобы не обожгло, сразу запей водой.
Поешь… Так, бери, здесь — капля, не бойся, спирт самого высокого качества.
Сначала ты, потом я.
Лина взяла одной рукой стакан — на четверть в нем плеснулась белесая жидкость, — а другой, чуть не уронив, кружку. Врач тем временем наготове держал хлеб с колбасой и четверть помидора. Она выпила все двумя глотками, вылила в себя теплой воды из кружки и вскочила.
— Побегай! — проговорил врач. — Дыши. Когда будешь рожать, внимательно слушай мои команды.
За спиной Лина услышала бульканье, поскрипывание стула и удовлетворенный вздох.
— Затихло! — оборачиваясь, сказала она врачу, никак не умея справиться с глупой улыбкой.
— Не стой, — велел он, — это скоро пройдет, а пока посидим перед дорожкой. На удачу. Пожуй, детка, чего-нибудь…
Лина с удовольствием съела что-то. Голова у нее кружилась, в висках шумело, однако тело было легкое, как прозрачный шар, полный чистого воздуха. В нем плавал ребенок, у него были открыты божественно ясные и все знающие глаза, маленькой ладошкой, сжатой в кулак, мальчик деликатно постукивал изнутри, ища выхода. Тук-тук. А потом — сильнее.
— Сейчас покурим и пойдем, — сказал врач, и Лина поразилась бледности его лица.
Все остальное произошло, словно один длинный затяжной прыжок с земли в небо. Она летела за доктором, не чувствуя выворачивавшей наизнанку все ее существо боли. И только думала: «Скорее!» Она очень боялась, что мальчику тяжело и страшно будет преодолевать темный коридор из своего шара в большую комнату, где стоял узкий, обшитый белыми байковыми пеленками стол, потертый и захватанный по краям множеством ладоней.
— Дыши! — услышала Лина вопль врача. — Руки под грудь! Тужься!..
Что они уже там дальше орали, мальчик не слышал. Он целеустремленно пробирался внутри своей матери, совершенно не предполагая, чем его порадует незнакомый мир, уже готовый принять его. И когда под маленький затылок младенца легла ладонь врача и как бы поддержала его, помогая, мальчик закричал от неожиданно яркого света, плеснувшего ему в лицо, и колючего холода.
Лина от этого крика сразу же открыла глаза и попыталась приподняться на локте. Ей показалось сквозь пелену слез, что за спиной врача, который сосредоточенно выплясывает с младенцем в руках, стоит Марк и смотрит на них.
Она попыталась что-то сказать, но доктор прикрикнул на нее, и его белая фигура ушла из поля зрения. Лина хотела было встать и спросить, куда он уносит мальчика, но сил не было, и она вновь опустилась на спину.
Тишина, которая пришла к ней в это мгновение, была неописуема.
Весь день в воскресенье и ночь на понедельник Лина провела со своим сыном.
На рассвете доктор, чье имя она запомнила на всю жизнь — Александр Ильич, — обмыл ребенка, залепил пластырем обмазанный зеленкой пупок новорожденного и запеленал его в больничную пеленку, пока она отлеживалась на топчане в его комнатке, с куском льда в круглом резиновом пузыре на животе, с обрывком простыни между ног и в окровавленной рубашке.
С умилением и собачьей преданностью она смотрела на окончательно захмелевшего врача, который держал речь, расхаживая с папиросой в руке вокруг стола. Он еще крепко ступал по скрипучим половицам, в отличие от рослого санитара, с которым они глубоко вникли в наступление воскресного дня и чей след простыл, как только колба была опорожнена больше чем наполовину. Александр Ильич поучал Лину, как обращаться с младенцем в первую неделю его жизни.
130 
