110 
Возмущению гетмана и старшин не было предела: своим грубым вмешательством в малороссийские дела бригадир фактически разорял украинских можновладцев, лишая их больших доходов. Свое видение проблемы Полуботок и высказал Вельяминову, благо особого пиетета перед ним не испытывал.
И тут бригадира прорвало. «Что твоя служба против моей?! – кричал гетману Вельяминов. – Ведаешь ли ты, что я бригадир и президент! Ты предо мной ничто!» Потом его гнев обратился и на старшин: «Я согну вас так, что и другие треснут! Ваши привилегии государем переменить велено, и поступать с вами я буду по-новому». А когда Полуботок указал бригадиру на его неприличное поведение, Вельяминов и вовсе взъярился: «Я вам тут указ, и никто другой!» Пришлось смолчать, потому что взбешенные старшины уже начали хвататься за сабли, и могла случиться большая беда.
Но сразу же после заседания Коллегии гетманом и старшинами была послана жалоба государю на Вельяминова – за то, что он непременно хочет на каждом универсале подписываться, и за то, что вздумал переменить слог в письме малороссийском, к которому народ и урядники давно привыкли.
Едва получив указ царя Петра о своем назначении, Полуботок тут же обратился к государыне с просьбою, чтобы она посодействовала скорейшему всенародному избранию гетмана. Кроме того, с различными представлениями по этому же поводу в Сенат и к государю в Петербург поехали наказной стародубский полковник Петр Корецкий и полковник переяславский Иван Данилович, бунчуковый товарищ Дмитрий Володьковский, судья Григорий Грабянка и старший войсковой канцелярист Николай Ханенко. Это были грамотные и толковые люди, имеющие хорошие связи среди российских вельмож. Но и они не добились желаемого результата.
Государь утверждал, что в договоре Хмельницкого предоставлено российскому воеводе чинить расправу в малороссийских городах, если недовольные казацким судом пожелают перенести к нему свои дела. Полуботок отвечал письменно, что такой статьи в договоре Хмельницкого нет, что об этом был только словесный разговор с боярами и что Хмельницкий сказал так: «Вначале изволь, твое царское величество, подтвердить права и вольности наши войсковые, как из веков бывало в войске запорожском, что своими правами судились и вольности свои имели в доходах и судах, чтобы ни воевода, ни боярин, ни стольник в наши суды войсковые не вступали, но от старейшин своих чтобы товарищество сужено было – где три казака, там два третьего должны судить».
«Не только родитель твой, – писал Полуботок, – но и ты, Государь, собственноручно утвердил сию статью при избрании покойного гетмана Скоропадского, обещая цело, свято и нерушимо содержать составленный с Хмельницким договор».
Царь Петр ответил: «Как всем известно, со времен Богдана Хмельницкого до Скоропадского все гетманы явились изменниками и какое бедствие от того терпело наше государство, особливо Малая Россия. То и надлежит приискать в гетманы весьма верного и известного человека, о чем имеем мы непрестанное старание. А пока оный найдется, для пользы вашего края определено правительство, которому велено действовать по данной инструкции. И так до гетманского избрания не будет остановки в делах, почему о сем деле докучать не надлежит…»
Невеселые размышления наказного гетмана прервал джура Михайло Княжицкий. Он осторожно приоткрыл дверь и тихо поскреб ногтем по дверному полотну. Джура всегда так поступал, потому что Полуботок гневался, когда в его важные державные думы врывались с грохотом и топотом, как в шинок.
– Тебе чего? – недовольно спросил гетман.
– К вам старый Потупа…
– А! – воскликнул, оживляясь, гетман. – Зови!
Грицко Потупа по приезде из странствий первым делом пошел в шинок, где выкатил бочку горилки и угощал всех желающих, поминая своего друга и побратима Петра Солодуху. Он пил три дня и три ночи без отдыха, а потом забылся богатырским сном и проспал двое суток, да так, что его никто не мог разбудить. И, тем не менее, он был крайне нужен Полуботку.
Вернувшись из Франции, Андрей и Яков не поехали в Глухов; таков был наказ отца. Они встретились с Павлом Леонтьевичем тайно, под Киевом, где и рассказали ему всю свою одиссею. Речи сыновей приободрили старого гетмана, однако в сердце почему-то заползла, как змея, тревога, от которой он никак не мог избавиться.
По здравому размышлению Полуботок рассудил, что все они сделали верно. И, тем не менее, ему казалось, будто он упустил какую-то важную деталь из того вороха информации, что сыновья высыпали перед ним словно всякую всячину из мешка колядника.
110 
