42 
— Что вы так уставились? — спросила она с некоторым смущением.
— А потому и уставился… — сказал Мазур и с видом человека, с маху кинувшегося в холодную воду, продолжал: — Катя, можно вам сказать жуткую вещь?
— Ну, вообще-то… Если не особенно жуткую…
— Не особенно, — сказал он веско. — У меня тут есть коньяк. Настоящий. И цельная коробка конфет. Если бы вы со мной согласились выпить по рюмочке, я бы себя чувствовал на седьмом небе. Но если я вас компрометирую своим появлением или шокирую своим предложением, пошлите честно на все буквы…
Она чуточку покраснела:
— Ну зачем же — на все буквы… Садизм какой. Да и музею пора закрываться. Сейчас схожу, отправлю домой Семеновну, запру дверь…
Все это было произнесено естественно и просто — ни жеманства, ни циничного подтекста типа «а-вы-знаете-и-мы-видали-виды»… Глядя ей вслед, Мазур ощутил даже нечто напоминавшее мимолетный сердечный укол — так с ней было легко. Вспомнил о коробочке с таблетками в кармане и обругал себя скотиной.
Слышно было, как на первом этаже Катя говорит со старушкой — столь же естественно и просто. Мазур свернул направо, в зальчик, уставился на витрину. Было немного стыдно — и за себя, и вообще за жизнь на грешной земле.
Внизу погас свет, простучали Катины каблучки.
— Интересная реликвия, — сказала она, останавливаясь рядом с Мазуром. — Это тетрадь гостей с Тиксонской радиостанции. Слышали?
— Слышал, — сказал он. — Не такие уж мы темные в Питере, а радиостанция ваша действительно знаменитая… Это что, и есть роспись Нансена?
— Ага. Есть еще автографы Визе и Вилькицкого[7], только нужно достать из витрины, переворачивать страницы…
— Что до Вилькицкого, меня эта загадка века волновала всю жизнь, — сказал Мазур. — В толк не возьму, почему не переименовали пролив Вилькицкого, ежели он эмигрировал в двадцатом… Может, руки не дошли до Севера? Тайна сия велика есть…
— А это и есть Дорофеев.
— Авантажен… — признал Мазур.
Легендарный купец Дорофеев, бородатый, широкоплечий, смотрел соколом, прочно сидя на стуле, положив руки на колени. На его сюртуке красовался орден — определенно «Святая Анна» третьей степени и несколько медалей, которые Мазур опознать не смог, потому что они не попали в фокус. Рядом стояла довольно красивая женщина, положив руку на плечо Дорофееву. Такая именно композиция не имела никакого отношения к крутым нравам купцов-самодуров — просто так и принято было запечатлеваться на фотографиях в старые времена, чтобы муж сидел (видимо, в знак того, что он и есть глава семьи), а супружница непременно стояла.
— По-моему, она гораздо моложе, — сказал Мазур.
— Ага. Лет на двадцать.
— Там не было никаких роковых легенд? Красавец-приказчик, Ванька-ключник, злой разлучник?
— Да нет, не припомню что-то… Ну, а это, как, может быть, догадываетесь, «Вера»…
— Ага, вот она какая… — сказал Мазур с неподдельным интересом. — Это к ней мне, значит, спускаться…
— Не страшно? — спросила Катя искренне.
Мазур повернулся к ней, легонько взял за плечи и спросил:
— Можно, будем на «ты»?
Она кивнула, глядя снизу вверх уже совсем беззащитно.
Мазуру во многих экзотических местах доводилось принимать спиртное, но в закрытом на ночь музее он оказался впервые. Первые рюмки прошли легко, под обычную болтовню и случаи из Мазуровой жизни — в общем, невыдуманные, только старательно отфильтрованные от всего, что могло навести на мысль о славных вооруженных силах. Они сидели в крохотном Катином кабинетике, ярко освещенном посреди темного музея, Мазур искренне расслабился, наконец-то отыскав тихий и безопасный уголок посреди здешних, наполовину непонятных сложностей. Все было ясно на пять ходов вперед, Катины глаза наглядно о том свидетельствовали. Мазур готов был напрочь оттаять душой, но первое время мучился глупейшим комплексом — казалось, где-то рядом неустанно вращается катушка с пленкой, вертится, сука, вертится…
— У тебя тут привидения не бродят? — спросил Мазур. — Дорофеев, скажем…
— Накаркаешь… — засмеялась Катя. — Зачем ему тут бродить, он же в море утонул…
— А почему, кстати?
— Неизвестно, — пожала она плечами. — Совершенно темная история, говорят, до войны были какие-то документы, потом пропали…
— Тс! — театральным шепотом сказал Мазур, подняв палец. — Это не половицы скрипят?
— Это на улице пьяные домой топают… Хочешь, покажу, как раньше жили? До революции?
42 
