Сначала, вроде бы ничего, но потом стало скучно, ггероиня оказалась какой-то противной... 
48 
– Эх, ученые, спортом надо было заниматься в детстве!
И, навалившись на стол, сдвинула его с места одна, без чьей-либо помощи. А затем презрительно взглянула на Кормухина:
– Вам, мужчина, надо побольше кушать мяса и заниматься сексом, чтобы мышцы не атрофировались.
Кормухин побледнел. А Олег хохотал тогда до слез.
Пришел Станислав Семенович Бархатков и, увидев перекошенное от возмущения лицо Кормухина, спросил у Олега:
– Что у вас здесь происходит?
Олег рассказал. Станислав Семенович Бархатков от хохота повалился в вертящееся кресло и, как ребенок, затопал ногами и захлопал в ладоши.
– Как она тебя, а? Павел Иннокентьевич, как она тебя красиво?
С того момента Кормухин возненавидел Ларису и перестал с ней здороваться.
А та однажды спросила у Бархаткова:
– Скажите, пожалуйста, Станислав Семенович, у Павла Иннокентьевича есть жена?
– Нет, Лариса.
И тогда девушка подошла к Кормухину и попросила прощения. Но Кормухин хоть и простил Ларису, все равно рядом с ней чувствовал себя неловко.
А вот для Бархаткова и Пескаренко взаимоотношения их друга и коллеги с женщиной из охраны стали темой постоянных шуток. Они придумывали всякие курьезные ситуации, в какие якобы попадает Павел Иннокентьевич, и хохотали до упаду, чем и злили Кормухина, и одновременно веселили.
– Ну что, тебе выходить, Паша? – сказал Станислав Семенович Бархатков, когда коричневый микроавтобус подъехал к дому Кормухина.
Один из охранников открыл дверцу и пошел проводить ученого. Вскоре вернулся.
Олег тронул охранника за плечо.
– Все нормально? У него в квартире не было женщины?
Бархатков улыбнулся:
– Мне нравится, Олег, когда ты шутишь, а не изводишь себя всякими грустными мыслями.
– А что мне еще остается, Станислав Семенович?
Сколько бы я себя ни изводил умными мыслями, это ничего не изменит. Я прекрасно понимаю… – и Олег взглянул на крепкий, стриженый затылок охранника, вглядывающегося в ветровое стекло.
– Да, ты прав. Не все так просто и легко, как Хотелось бы.
– Вы знаете, взяли одного из охраны…
– Кого? – придвинувшись вплотную к Олегу, спросил Бархатков.
– Я просто видел, как его вели через двор.
– Да, наверное, конкуренты.
– Какие к черту конкуренты?! Наверное, ФСК, – тихо, почти беззвучно прошептал Олег.
– Нет, нет, что ты! Насколько мне известно, мы спрятаны и законспирированы так, что до нас невозможно добраться. Может, это просто были какие-то внутренние разборки, – сказал Бархатков.
– Может, – пожал плечами Пескаренко, и его лицо вновь стало мрачным и сосредоточенным.
– Да не думай ты ни о чем! Не изводи себя!
– Я не об этом сейчас думаю.
– Ну и хорошо.
– Я думаю об одной формуле, об одной простой схеме, – Олег вытащил из внутреннего кармана блокнот, ручку с золотым пером и принялся объяснять Станиславу Семеновичу одно свое наблюдение за поведением вещества при высокой температуре.
– Любопытно, любопытно… – Бархатков протер носовым платком линзы очков и попросил водителя остановиться.
Тот прижался к бордюру и затормозил. Охранник с изумлением повернул голову. Два человека, склонившись над листками бумаги, о чем-то ожесточенно спорили. Их разговор был абсолютно непонятен, ученые оперировали сложными формулами, какими-то числами, чертили графики.
– Станислав Семенович, – сказал охранник, – нам надо ехать. Я должен доставить вас домой.
– Да погоди ты! – пренебрежительно бросил Бархатков. – Не видишь, тут важное дело, Охранник пожал широченными плечами, кожаная куртка скрипнула и чуть не расползлась по швам.
А Пескаренко и Бархатков смотрели друг другу в глаза, и Бархатков вертел пальцем перед носом Олега.
– Ты сумасшедший! Ты псих! Может произойти взрыв. Взрыв, ты это понимаешь?
– Конечно я понимаю, но именно во время взрыва" возможно, произойдет то, о чем я вам рассказываю.
Смотрите!
И вновь на страницах блокнота начали появляться формулы и графики.
– Видите, видите, вроде бы все сходится!..
– По-моему, все это чушь, и очень опасная. Хотя, может, в этом и есть зерно. Погоди, Олег, дай мне сосредоточиться и подумать.
Станислав Семенович взял блокнот, положил себе на колени и, скорчившись почти вдвое, углубился в формулы. Его большие губы вздрагивали, кривились, по щекам ходили желваки. Он яростно потер ладонью большой выпуклый лоб, затем стал вытирать его носовым платком, долго сморкался и только после этого закрыл глаза и откинулся на спинку сиденья.
48 
