очень нудно 
42 
— Бедный, бедный мальчик! — сказала Ирина Фаддеевна, притянула свободной рукой его голову к своему плечу, потом стала гладить его по голове той рукой, которую он поцеловал. — Ну, ничего, ничего… Все как-нибудь образуется… Ведь все на свете всегда как-то да образовывается!
А Виктор думал, еле сдерживая слезы, как все-таки необъяснимо и бессмысленно доверчивы и добры женщины! Ведь он только что почти признался, что бросил одну женщину в смертельной болезни, другую довел до ухода в монастырь, третью оставил, а она, вот эта чужая мать, жалеет его. И ему мучительно захотелось, чтобы у Ирины Фаддевны было серьезное основание жалеть его.
— Ирина Фаддеевна, я никому не говорил, но вам скажу: меня хотят убить! — прошептал он ей на ухо.
— Тш-ш-ш… Это вам только кажется из-за температуры, это вы больны, мой мальчик. В Германии никто никого не убивает. Вот вы сейчас пойдете к доктору, доктор вам поможет, выпишет лекарство, вы станете его пить — и все дурные мысли у вас растают… Только вы обязательно про них Вахтангу расскажите, про эти тревожные мысли! Он ведь у нас и психолог неплохой!
— Ладно, я ему расскажу…
В комнату ожидания вышла медсестра и пригласила Ирину Фаддеевну к врачу.
— Давайте-ка, идите вместо меня, а я вашу очередь перейму…
— Нет-нет, Ирина Фаддеевна, идите вы! Я… Я просто не готов к встрече с врачом, я должен посидеть, подумать, что я ему скажу.
— Хорошо, тогда я пойду. Но мы еще увидимся после приема: я выйду и посижу с вами, бедный вы мой.
— Спасибо, Ирина Фаддеевна.
Виктор остался один. Трое ожидавших приема эмигрантов в счет не шли, это были незнакомые люди. Он откинулся в кресле и закрыл глаза. Этот больничный запах… Он был и в этой современной, с большими растениями в кадках, с картинами на стенах комнате ожидания. По всему миру — ив лучших клиниках Германии, и в дрянных районных больницах и поликлиниках России, везде был этот запах; только там, на родине, он был гуще и с примесью всякой дряни: сырых и плохо мытых полов, хлорки, сырого белья… Он вспомнил, как ездил в Сестрорецк навещать Катерину, когда уже стало ясно, что опухоль у нее в груди злокачественная. Он ей врал, как положено, морочил голову и себе самому и страшно боялся смерти. Не смерти Катерины, а смерти вообще, предстоящего знакомства со смертью. Приговор, вынесенный врачами Катерине, он воспринимал прежде всего как угрозу себе, своему шаткому и бедному благополучию. Навещая жену в больнице, он с ужасом думал о том, что после уже назначенной операции, которая наверняка окажется бесполезной, его принудят забрать жену-калеку домой. Придется ее выхаживать, искать лекарства, доставать диетические продукты, в квартиру каждый день или через день будут наведываться медицинские сестры с уколами, и дом пропахнет больницей. Он сам тогда похудел, осунулся, постарел, и все знакомые ему очень сочувствовали; но они как бы и одобряли, что Виктор, всегда такой бодрый и жизнелюбивый, тяжело переносит болезнь жены. Операция прошла и унесла последнюю надежду. Он забрал жену из больницы и вызвал из провинциального городка ее мать — ухаживать за больной дочерью и присматривать за внуком Иваном. Как Иван переносил болезнь матери, этого он сейчас не мог вспомнить: незаметный какой-то был мальчик, все больше молчал да сидел за своим столиком в углу и что-то рисовал. Прежде Виктор честолюбиво занимался с Ваней рисованием, готовил и его в художники, устроил в художественную школу, следил за его успехами, но в это время ему стало не до сына. Он старался и дома-то не бывать, объясняя, что все время находится в поисках каких-то целителей или редких лекарств, о которых слышал от знакомых. «А на Западе такой рак успешно лечат!» — этот мотив присутствовал почти во всех разговорах со знакомыми. Виктор разыскал у друзей номер иерусалимского телефона эмигрировавшего приятеля, позвонил ему, рассказал свои обстоятельства и попросил прислать вызов. И тот расстарался: вызов послал не по почте, а с сотрудником французского консульства в Ленинграде, и вызов был ему передан с рук на руки. Сбор требуемых ОВИРом документов занимал много времени, и потому Виктор с раннего утра отправлялся бегать по инстанциям. У них появилась надежда, Катя поднялась с постели, вскоре стала и на улицу выходить. И что-то случилось в это время в большой политике, чья- то невидима рука тронула какой-то таинственный рычажок, клапан ненадолго приоткрылся, и несколько тысяч будущих эмигрантов, среди них и многолетние измученные «отказники», вдруг стали получать разрешения один за другим. В их число попали и Катерина с Виктором.
42 
