очень нудно 
41 
Савельев глянул на Веронику. Она чуть шевельнулась, руки судорожно сжались, но в себя женщина пока что так и не пришла. Слишком уж сильным оказалось потрясение.
— Ты ж у нас врач, так что тебе будет интересно. Представляешь, они здесь оперируют с помощью заряженных особой энергией ножей. Совсем бескровные операции! И мне показывали. Я был просто поражен… Да не смотри ты на меня, как на жаркое из дождевых червей… Домбоно и его врачи-жрецы растирают железные ножи руками. Невероятно, но факт…
— И ты предлагаешь нам в это поверить?! — внезапно вмешался в их разговор Ваня Ларин. Его нервы тоже окончательно сдали. — Нас тут собираются прикончить, а эти два гада беседуют друг с другом, как на каком-то научном конгрессе! Идиоты! Идиоты! Идиоты!
Эти крики вывели из летаргии и Алика Шелученко. Он вновь начал биться головой о прутья решетки и кричать:
— Помогите! Помогите!
— Да, непросто с ними, — в ужасе пробормотал Холодов. — Может, я и смогу освободить вас, если доберусь до этого Домбоно.
— Зачем ты хочешь добраться до него? Собираешься пописать на верховного жреца?
Холодов поморщился, глянул вниз и почувствовал легкое головокружение.
— А почему… почему тебе показывали операцию? — наконец спросил он.
— Ах да, — Савельев откинул со лба посеребренную ранней сединой челку. Даже в этом положении в его движениях сохранялась удивительная элегантность. — Все дело в остеоме…
— В чем? — в ужасе переспросил Холодов.
— В остеоме. Сын богини — да-да, у нее есть-таки сын, поверь, богиня у них из плоти и крови, однако об отце мальчика почему-то предпочитают ничего не говорить, — так вот, сын богини болен. Остеома. У мальчика жуткие боли, и Домбоно жутко боится, едва только подумает о его лечении. Если Мин-Ра умрет под его суперножом, мало ему не покажется! Кроме того, он прекрасно знает границы собственных возможностей. А дальше совсем уж смешно. Сын богини согласно завету его предков не имеет права покидать родной город. Ни при каких условиях. И как его лечить здесь…
— Пашка… — сглотнул Холодов. И смолк. Безумная мысль пульсировала в голове. Он глядел на Веронику, на рыдающего Шелученко, на скорчившегося в клетке Ларина, на раскинувшийся внизу сказочный город. — Я… я ведь хирург как-никак… Забыл, что ли?
— Холодов! — Павел чувствовал, как трясутся коленки. — Леха, я ничего не забыл и… и дай я тебя поцелую!
— Губы коротки, — отмахнулся от него Холодов. — У меня даже инструменты и то с собой.
— Господи, неужели настало время чудес?! — тонкая броня Пашкиного сарказма дала глубокую трещину. — Ты… ты же хирург! Остеома…
— Нет ничего проще, Паш.
— Ты же спасешь всех нас…
— Об этом я только и думаю.
— Холодов, а ты совсем даже не идиот.
— Спасибо, Пашка! — Алексей кивнул, очень даже галантно. — Объясни все Нике, пожалуйста. А я пошел…
Савельев мотнул головой. Говорить он сейчас не мог. Последний шанс в битве на выживание! Единственный! Ну, не чудо ли, не фатальная ли шутка судьбы?
— У тебя все получится, Леш, — бросил он все-таки на прощание.
— Конечно, получится! — Холодов осторожно перелез через стену.
— Удачи тебе, Леха…
Медленным шагом Алексей направился обратно к страшной лестнице. Сделал пару судорожных глотков воздуха, смахнул пот с лица и ступил на первую широкую каменную ступень… Одинокий человек в черных одеждах из чешуек кожи шел навстречу своей судьбе. Он скинул шлем, чтобы каждый мог видеть, кто он такой… Солнце запуталось пальцами-лучами в его каштановых волосах, и те отливали медью.
Больше Алексей не оборачивался в сторону клеток, старался не вслушиваться в долетавшие до него крики. Как вдруг дикий, пронзительный вопль Вероники с силой толкнул его в спину, чуть не свалил с ног. Как удар кулака какого-нибудь дружелюбного миляги типа Майка Тайсона:
— Алешенька! Лешик! Не делай этого! Лешик! Спасайся! Беги, Лешик…
«А ну, вперед, — приказал он себе. — Не оборачивайся, не смотри на нее! Тебе остался только этот путь! Двести ступеней вниз. Голову выше, дружок, не распускай нюни-то… Так, еще один шаг, еще одна ступенька, еще… Ты не имеешь права на страх! Тебя все видят, все. Они смотрят на тебя, тысячи глаз, и все они никак не могут понять, что ты творишь… Вот и хорошо, что не понимают. Вот и хорошо. Вперед, Холодов, вперед! Только не останавливайся. Еще сто тридцать ступеней… Давай, шагай, маленький человек на такой большой лестнице».
41 
