очень нудно 
36 
А что касается Прасковья Федоровны… Можно, конечно, ее осуждать. Можно. Но с другой стороны… Если бы та честно отдавала Кире ее долю, куда бы ушли деньги? Глупый вопрос. На наркотики! Кира неизлечима. Вот уже три года она прочно сидит на игле. И не хочет слезать. Единственный близкий ей человек и любящий ее искренно, бескорыстно, отец, несколько лет назад умер. Детей не будет никогда. Любовь похоронена. Что ей еще делать? Чем жить?
Нет, Паша подругу не использует. Это сосуществование обеим приносит пользу. Причем Прасковья Федоровна честно пытается бороться с болезнью подруги. Грушин же решил использовать Киру как одну из разыгрываемых карт. Вечер был бы скучен, не добавь в него маленькую интригу. Кира, Прасковья и Сид — забавное трио.
…Сид откровенно скучал. Ему хотелось домой, на любимый диван. Поставить компакт-диск и посмотреть что-нибудь легонькое, бездумное. Разгрузиться. Эти люди слишком серьезны. У него, что ли, нет проблем? Полно!
Но проблемы Сид привык решать одним махом. Не думать ни о чем, но в подходящий момент рубануть сплеча, принять мгновенное решение, и точка. Сид по натуре был из породы людей, которых трудно раскачать, но уж коль случилось, они неудержимы. И способны на все. Сейчас Сид скучал, посматривал на Ингу и невольно вспоминал подробности, которые успел разглядеть в бинокль. Руки, ноги, грудь. Ну и так далее. Красавица принимала солнечные ванны нагишом. Да, неплохо было бы…
Поймав его взгляд, Прасковья Федоровна слегка надулась. Ингу она всегда недолюбливала. Мало того что Сид подглядывал за горничной в бинокль, когда та работала у Грушиных. Писательница была уверена: Инга — проститутка. Которая мужчинам не отказывает. И берет за это деньги. Деньги! Фи! И Сид…
— Мать, я исчезну на пар сек.
— Куда? — цапнула она за руку молодого мужа.
— В сортир! Ты что, и туда меня будешь провожать?
Прасковья Федоровна покосилась на Ингу. Нет, та увлечена разговором с Артемом и из каминного зала выходить не собирается.
— Хорошо, иди, — милостиво кивнула писательница. — Поднимешься на третий этаж, там хозяйские спальни и санузел. Белая дверь. Она…
— Найду, — нетерпеливо отмахнулся Сид. И вышел в коридор.
— Куда это он? — подозрительно спросил Валентин Борисюк.
— Освежиться, — кокетливо ответила Прасковья Федоровна.
— Я давно хотел спросить… — и Валентин подсел поближе.
— Пожалуйста, пожалуйста. — Писательница подняла руку, открывая тщательно выбритую подмышку, и принялась перекалывать шпильки в пучке. Она считала, что это выглядит очень сексуально.
— Вот скажите: много вам, писателям, платят?
— Это коммерческая тайна, — хихикнула Прасковья Федоровна.
— Ну, все-таки? На жизнь хватает?
…Сид тем временем поднялся на третий этаж. Перед ним был ряд дверей. Все белые. Поди разбери, где у них тут сортир! Ну и дом! Громадина! Жена ходила сюда регулярно, раз в неделю, и с хозяйкой дома была близка, а он выше первого этажа ни разу не поднимался. Инга в гости не звала, а что касается хозяйки…
Он невольно сравнивал Ольгу со своей женой. Богата и некрасива. Моложе, конечно, чем мать, но это ничего не меняет. Выходит, Грушин — тоже альфонс? А как держится! Словно барин! Словно все здесь его!
И Сид сюда не ходил. Хозяйка дома его откровенно сторонилась, хозяин недолюбливал и частенько называл Сидором. Что звучало оскорбительно.
Он толкнулся в одну из дверей и попал в спальню хозяйки. На кресло небрежно брошен кружевной пеньюар, здесь же прозрачный, почти невесомый бюстгальтер. Видимо, домработница не слишком усердствовала, делая уборку. Сид не удержался, подошел и указательным пальцем правой руки поддел бюстгальтер. Так и есть! Груди у нее почти что нет! А талия расплылась, это он давно отметил.
Положил бюстгальтер на место и вышел, аккуратно прикрыв за собой дверь. Так тебе и надо, Грушин! Мать, конечно, постарше, чем Ольга, но с бюстом у нее все в порядке. И вообще.
Признаться, исполняя супружеские обязанности, Сид себя не насиловал. Его всегда тянуло к женщинам постарше, к материнской, так сказать, груди. Мать у него пила, ребенком не занималась, тычки и подзатыльники раздавала охотно, а на поцелуи была скупа до крайности. Став взрослым, красавчик Сид ценил доброе к себе отношение. И жену называл уважительно: «Мать». Мать — кормилица. Баба что надо!
Сид толкнулся в следующую дверь. Черт его знает? Быть может, это санузел между двумя спальнями? Дверь неслышно открылась.
36 
