13 
Неизвестно, кому адресовалось диковинное послание (ведь в трактире не было ни души), но хитренькие глазки некроманта смотрели на Дарка, не присутствующего в самом кошмаре, а лишь взиравшего на него со стороны. Затем видение быстро расплылось и померкло. Перед глазами спящего моррона возникла лишь пугающая чернотой пустота.
* * *
В лесу не слышно, как поют поутру петухи, а из-за высоких деревьев не видно, как величественно поднимается над горизонтом солнце, однако те, кто провел среди тенистых дубрав, непроходимых оврагов да диких чащ долгие месяцы или даже годы, как-то умудряются точно определять время и редко просыпают рассвет.
Едва ночное видение покинуло голову Дарка, как он тут же открыл глаза и сразу понял, что только что зарождающийся новый день не окажется из числа безоблачных да легких. Штопаный-перештопаный тент его походного шатра едва колебался под дуновением прохладного, утреннего ветерка, да и солнечный свет был еще слишком слабым, чтобы пробиться внутрь и помешать сну благородного рыцаря. Солдаты же его небольшого, но отменно сплоченного и очень неплохо обученного отряда слишком уважали своего командира, чтобы потревожить его ночной отдых вероломным вторжением с дурными вестями или даже громкими разговорами вблизи от его походных покоев. В округе было тихо, но Аламез все равно почувствовал, что на лесной стоянке что-то происходит. У моррона внезапно возникло предчувствие нависшей над ним и его воинами беды.
Хоть посетивший Аламеза этой ночью сон казался более чем странным и даже в какой-то степени был достоин, чтобы над отдельными видениями из него немного поразмыслить, но хлопоты наяву были куда важнее и поспешнее, чем толкование призрачных грез. К тому же, вполне вероятно, грез вовсе не вещих, а всего лишь навеянных сомнительной свежестью испитого на ночь вина. Решив пока не утруждать свою не совсем отошедшую от дремы голову размышлениями над ночными образами, Аламез быстро поднялся с медвежьей шкуры, уже вторую неделю подряд заменявшей ему ложе, и, взяв в руки ножны с мечом, направился к выходу из шатра.
С тех пор как началась война, моррон еще ни разу не снимал на ночь нательных одежд и нижних доспехов, да и солдатам своим настоятельно рекомендовал не стаскивать перед отходом ко сну кольчуг да курток со взопревших за день тел. Исключение составляли лишь самые тяжелые, верхние доспехи: кирасы, наплечники, наручи, шлемы. Остальные же части боевого облачения – кольчуги, стальные вороты, толстые кожаные куртки да сапоги – были всегда с ними неразлучны. Они как будто срослись с обильно покрытой выделениями кожей грязнуль-хозяев. И что бы ни говорили походные лекари (к счастью, к отряду Дарка не прибилось ни одного целителя) и как бы ни занудствовали прочие эскулапы, разглагольствуя о вреде нечистоплотного образа жизни для завшивевшего в походных условиях воинства, но рыцарь и его верные соратники были твердо убеждены, что уж лучше чесаться ночью и днем, покрыться отвратной россыпью прыщей, стать ходячей фермой для мелких нательных паразитов, чем потратить одну-единственную лишнюю минуту на сборы во время ночной тревоги.
За время перехода от стен пограничного Кенерварда до Удбиша небольшой отряд герканцев, состоящий в основном из отбитых у шеварийских конвоиров пленных, двигался чрезвычайно осторожно, преимущественно по болотным топям и трудно проходимым, не изведанным даже местными жителями дремучим чащам, но тем не менее трижды подвергался ночным нападениям. Два раза за их головами неудачно попытался поохотиться заскучавший в глубоком тылу наемный сброд из рыцарских отрядов, а однажды на них напало сборное ополчение из жителей пяти окрестных деревень. Обычно маловоинственные и благоразумно не сующие перепачканные навозом носы в дела ратной страды труженики полей, зодчие огородных изгородей перепутали пробирающихся к шеварийской столице герканцев с соотечественниками-дезертирами, за день до того изрядно опустошившими общинные амбары. Трижды отряд отбивал ночные атаки, отделываясь минимальными потерями, и все благодаря тому, что заспанные солдаты встречали вероломных врагов с оружием, которое лежало всегда под рукой иль головой, и далеко не сверкая портками.
Нехорошее предчувствие изрядно окрепло и уже почти полностью превратилось в непоколебимую убежденность, что что-то плохое случилось, как только Аламез отодвинул отсыревший, начинающий подгнивать полог своего рыцарского убежища и выглянул на лесную поляну. На стоянке отряда все вроде бы было спокойно и тихо – никто не бегал взад-вперед с выпученными от страха глазами и паники не поднимал. Однако большая часть отряда не спала, а собралась возле костра. Солдаты стояли плечом к плечу, плотно обступив двоих стрелков, тех самых молодых, не очень опытных, но зато весьма метких парней, которых Аламез посылал к трактиру прикрыть отступление Крамберга в случае неблагоприятного развития событий. Возле едва тлевшего костровища и неподвижно висевшего над ним закопченного походного котла собрались практически все вставшие под знамя рыцаря фон Херцштайна воины. Не участвовал в тайном сборище разве что сам разведчик, то ли еще не вернувшийся с задания, то ли сразу же завалившийся спать где-нибудь под кустом, да четверо часовых, выставленных по периметру лагеря. Разговор велся тихо, слов перешептывающихся бойцов было не разобрать, хотя, впрочем, Дарк Аламез, известный своим солдатам под именем благородного рыцаря Дитриха фон Херцштайна, вовсе и не думал прислушиваться к беседе служивого люда. Во-первых, моррон привык доверять тем, с кем вместе проливает кровь в бою. Во-вторых, всякого рода интриги вызывали в сердце Дарка глубочайшее отвращение, тем более мелочные и бессмысленные. А в-третьих, никого силой он за собой не вел и в отряде поневоле не удерживал, так что почвы для заговоров фактически не было. Каждый солдат в любое время мог взять свои пожитки и уйти, но почему-то до сих пор этой возможностью никто не воспользовался.
13 
