108 
Теперь они могли хотя бы утешаться мыслью, что будут без промедления получать сведения о происходящем, а при прощании он обещал убедить мистера Беннета поскорее вернуться в Лонгборн, чем очень подбодрил свою сестру, по убеждению которой это был единственный способ спасти ее мужа от гибели на дуэли.
Миссис Гардинер с детьми осталась в Лонгборне еще на несколько дней, полагая, что ее присутствие может оказаться полезным ее племянницам. Она делила с ними заботы о миссис Беннет, а в их свободные часы была для них большим утешением. Другая их тетушка часто навещала их — по ее словам, чтобы развеселить их и ободрить. Однако всякий раз она спешила сообщить о каком-нибудь новом примере мотовства Уикхема или иных его неблаговидных поступков, а поэтому, попрощавшись с ней, они лишь редко не впадали в еще большее уныние, чем до ее визита.
Казалось, весь Меритон теперь соперничает в очернении человека, который всего лишь три месяца назад слыл чуть ли не ангелом небесным. Утверждалось, что он задолжал всем лавочникам городка и, удостоившись титула «соблазнитель», питал коварные замыслы относительно семьи каждого лавочника. Все твердили, что такого молодого негодяя свет не видывал, и все мало-помалу приходили к выводу, что никогда не доверяли его обходительности. Хотя Элизабет не верила и половине этих сплетен, остального было достаточно, чтобы еще сильнее укрепить в ней убеждение, что ее сестра безвозвратно погибла. И даже Джейн, не верившая и четверти их, почти утратила надежду, тем более что подошло время, когда, если беглецы направились в Шотландию (а она все-таки в глубине души верила в это), от них уже должны были прийти какие-нибудь вести.
Мистер Гардинер покинул Лонгборн в воскресенье; во вторник его жена получила от него письмо. Он сообщал, что сразу же по прибытии нашел зятя и уговорил его поселиться на Грейсчерч-стрит; что мистер Беннет уже побывал в Эпсоме и Клэпхеме, но ничего там не узнал, и что теперь ему предстоит объехать все известные лондонские гостиницы, так как мистер Беннет полагает, что беглецы могли остановиться в одной из них, прежде чем сняли комнаты. Сам он никакого успеха от этой затеи не ожидает, но его зять тверд в своем намерении, и он не может отказать ему в помощи. Мистер Гардинер добавил, что пока мистер Беннет не склонен покинуть Лондон, а затем обещал скоро написать снова. Далее следовал постскриптум:
«Я написал полковнику Фостеру письмо, прося его, если возможно, узнать у кого-нибудь из приятелей Уикхема в полку, нет ли у того родственников или близких друзей в Лондоне, которые могут быть осведомлены, в какой части города он скрывается. Если найдутся такие, к кому можно обратиться с надеждой получить танце сведения, это нам чрезвычайно помогло бы. Пока же у нас нет ничего, что подсказало бы, как следует действовать дальше. Полагаю, полковник Фостер сделает все, что в его силах, чтобы выяснить для нас это. Но мне пришла мысль, что, пожалуй, Лиззи более других осведомлена, у каких родственников он мог бы сейчас найти приют».
Элизабет прекрасно поняла, чем объясняется такое обращение к ней, но не в ее власти было сообщить сведения, каких заслуживал столь лестный комплимент. Она не слышала ни о каких его родственниках, кроме давно скончавшихся отца и матери. Однако было вполне вероятно, что какие-то его полковые товарищи знают больше нее, и хотя она не возлагала особых надежд на успех полковника Фостера, все-таки это давало повод ждать каких-то известий.
Каждый день в Лонгборне был теперь днем тревог, и особенно тревожными стали часы доставки почты. C раннего утра все нетерпеливо ждали, придет ли письмо. И хорошие, и дурные новости могло принести лишь оно, и день за днем их томила надежда узнать что-то важное.
Однако, прежде чем они получили следующее письмо от мистера Гардинера, пришло совсем нежданное письмо их отцу от мистера Коллинза. Джейн, которой он поручил в его отсутствие вскрывать все адресованные ему письма, распечатала его, и Элизабет, знавшая, какими неподражаемыми бывают эпистолы мистера Коллинза, начала читать эту вместе с сестрой через ее плечо. Оно гласило:
«Любезный сэр!
Мое с вами родство и мое положение в жизни обязывают меня выразить вам соболезнование по поводу постигшего вас несчастья, о коем нас вчера известило письмо, полученное из Хартфордшира. Позвольте заверить вас, любезный сэр, что миссис Коллинз и я искренне сочувствуем вам и всем достойным членам вашего семейства в нынешнем вашем горе, каковое должно быть тем горше, что проистекает из причины, над коей не властно время. C моей стороны не будет недостатка в доводах, кои могут умалить гнет столь непоправимого бедствия или послужить утешением при обстоятельствах, превыше всех других тягостных для сердца родителя. Смерть вашей дочери была бы истинным благом в сравнении с этим. И особенно прискорбно, что есть повод полагать, как я узнал от моей дорогой Шарлотты, что столь распущенное поведение вашей дочери явилось следствием неразумной степени снисходительности и попустительства. Однако в утешение вам и миссис Беннет я склонен думать, что ее натура была дурной от природы, иначе она не могла бы совершить нечто столь чудовищное в столь юном возрасте. Но, как бы то ни было, вы достойны самой глубокой жалости, в каковом мнении меня поддерживает не только миссис Коллинз, но и леди Кэтрин вместе с ее дочерью, коим я поведал о случившемся. Они согласны со мной в грустном предположении, что подобный ложный шаг одной дочери повредит судьбе остальных четырех, ибо кто, как снизошла заметить леди Кэтрин, захочет породниться с подобной семьей? Эта мысль, кроме того, со все большим удовлетворением наводит меня на воспоминание о некоем событии в прошлом ноябре. Ибо иначе я оказался бы вовлеченным во все ваши печали и позор. Дозвольте, любезный сэр, посоветовать вам утешиться, сколь это в ваших силах, навеки вырвать ваше недостойное дитя из сердца и оставить ее пожинать плоды ее порочности.
108 
