— A маменька? Как она? Как вы все?
— Маменька, надеюсь, здорова, хотя и в большом расстройстве. Она у себя наверху и будет очень рада увидеть вас всех. Она пока не покидает свой будуар. Мэри и Китти, слава Богу, совсем здоровы.
— Но ты… как ты? — воскликнула Элизабет. — Ты такая бледная! Сколько тебе пришлось перенести!
Джейн, однако, заверила ее, что совершенно здорова, и тут их разговор, происходивший, пока мистер и миссис Гардинеры здоровались со своими детьми, был прерван появлением этих последних. Джейн подбежала к дяде с тетушкой, здороваясь с ними и благодаря их то с улыбкой, то со слезами.
Когда они расположились в гостиной, разумеется, вновь были заданы вопросы, которые уже задавала Элизабет, и они в свою очередь убедились, что Джейн нечего им сказать. Однако надежда на хороший исход, питаемая добротой ее сердца, еще не исчезла, и она по-прежнему верила, что все кончится хорошо и что следующее же утро принесет письма либо от Лидии, либо от их отца с объяснениями, а возможно, и сообщением, что они уже поженились.
Миссис Беннет, к которой они поднялись, едва побеседовали между собой, приняла их именно так, как следовало ожидать, — со слезами и горькими сетованиями, с гневными обличениями злодейского поведения Уикхема, с жалобами на свои страдания и на бессердечное обхождение с ней; виня всех и вся, кроме той, чье неразумное попустительство, несомненно, было причиной ошибок, совершенных ее дочерью.
— Ежели, — сказала она, — мне удалось бы настоять на своем и поехать в Брайтон со всей моей семьей, этого не случилось бы, но о бедненькой душечке Лидии некому было позаботиться. Почему Фостеры не приглядывали за ней лучше? Уж конечно, причина всему неслыханный недосмотр. Ведь с ее воспитанием она бы никогда себе ничего такого не позволила, ежели бы ее оберегали как следует. Я всегда говорила, что они не годятся, чтобы ее им поручить, но, по обыкновению, меня даже слушать не захотели. Бедная моя голубушка! A теперь вот мистер Беннет уехал, и я знаю, он вызовет Уикхема на дуэль, где бы с ним ни повстречался, и будет убит, а тогда что станется со всеми нами? Коллинзы выгонят нас прежде, чем его тело успеет остыть в могиле, и, если, братец, ты о нас не позаботишься, просто ума не приложу, что мы будем делать.
Все наперебой принялись уговаривать ее оставить такие ужасные мысли, а затем мистер Гардинер, заверив ее в своей любви к ней и ее дочерям, сказал, что на следующий же день намерен быть в Лондоне и будет способствовать мистеру Беннету во всех его усилиях отыскать Лидию.
— Не тревожься понапрасну, — сказал он. — хотя и следует готовиться к худшему, нет никаких поводов считать, что все непременно кончится плохо. Они покинули Брайтон менее недели тому назад. B ближайшие дни мы наверное что-нибудь о них узнаем. A до тех пор, пока мы не убедимся, что они не только не поженились, но и не намерены связать себя узами брака, не следует думать, будто все потеряно. Как только я приеду в Лондон, то сразу отыщу твоего мужа и заберу его к себе на Грейсчерч-стрит. И там мы обсудим, что следует предпринять.
— Ах, дорогой братец, — ответствовала миссис Беннет, — этого-то я больше всего и желаю. И чуть ты приедешь в город, отыщи их, где бы они ни были, и, коли они еще не поженились, тут же их и пожени. Что до свадебных нарядов, так не позволяй им дожидаться, пока их сошьют, а скажи Лидии, что она получит на них столько денег, сколько захочет, после того, как они поженятся. A главное, не позволяй мистеру Беннету драться на дуэли. Расскажи ему, в каком я ужасном расстройстве, что от страха я места себе не нахожу и такая меня дрожь берет во всем теле, так меня трясет и еще такие спазмы в боку, такая боль в голове, что я ни днем, ни ночью не знаю покоя. И скажи моей душеньке Лидии, чтоб она никаких платьев себе не заказывала, пока не повидает меня; она же не знает, какие лавки самые лучшие. Ах, братец, какой ты добрый! Я знаю, ты все устроишь как надобно.
Однако мистер Гардинер, хотя и заверил ее еще раз, что он приложит все усилия, тем не менее посоветовал ей быть столь же умеренной в надеждах, как и в опасениях. Они продолжали успокаивать и уговаривать ее, пока не подали обед, а тогда оставили изливать свои чувства экономке, которая сидела с ней в отсутствие дочерей.
Хотя ее брат и невестка были убеждены, что у нее нет причин затворяться в своей комнате, они этому не воспротивились, рассудив, что у нее не хватит благоразумия прикусить язык в присутствии прислуги, и предпочли, чтобы одна лишь экономка, которой они доверяли больше, чем остальным, оставалась наперсницей всех их опасений и утешала ее.