450

В неметенной аудитории женского медицинского института, на полу окурки, а из пяти лампочек трёх нет, выкручены, – заседает впервые собранный выборгский районный совет рабочих и солдатских депутатов. В рабочих куртках, в шинелях, повтиснулись на скамьи перед пюпитрами как зажатые, хоть отдери насадку. Человек шестьдесят, – ещё не все знают, ещё не все делегатов прислали.

Выборгский совет – очень для нас важный, его надо захватить. Да так, по знакомым лицам, Каюров и Шутко смекают, что наверно за большевиками будет большинство. Но лидер меньшевиков по кличке Макс, важный интеллигент, всё же устроился за кафедрой делать первый доклад.

Но не сказал и нескольких фраз – дверь распахнуло скаженно как ветром – стук об стену ручкой! – и вошли в чёрных бушлатах два матроса, а на боках у них, не по форме, большие маузерные кобуры. Первый – долговязый, звереватый, сильно небритый, второй – по плечо ему, голова как тыква.

И от двери, в четыре руки сильно размахивая, быстро туда – на возвышение, где председатель и докладчик. А оттуда, повернись, звереватый грозно:

– Товарищи! Мы сейчас – из Кронштадта прямо!

Им захлопали.

Председатель успел вставить:

– Предоставляю вам слово.

А долговязый уже хрипел-гудел:

– Товарищи! Четыре дня назад революция освободила меня из Шлиссельбургского замка. Оставил там сдачу, семь лет каторги. И поехал сразу свой Кронштадт смотреть. И – что увидел?

Света не хватает, не так хорошо его лицо видно, но запрокинул голову, как задыхаясь:

– В Кронштадте царствует и управляет – контрреволюция! Совет депутатов обпутали, прислали Пепеляева, комиссара от Думы. Руки в карманах матросам не держать, революция окончена, анархию прекратить, война до победного конца. В Морском соборе служат молебен по завоёванной свободе. Пепеляев заседает в офицерском собрании, кадки с цветами, приглашённым матросским депутатам подают на круглых столиках в чашечках чай с печеньем. От Гучкова телеграмма: свобода завоёвана, спустить боевые флаги, враг у ворот, а агенты разрывают единство нации. Товарищи! Буржуазия у власти, а мы на задворках? Кронштадтская газета – всё врёт! У нас должна быть своя газета.

Для того и послали туда большевики мозговитого Семёна Рошаля, ещё не справился?

Из зала кричат:

– А что, офицеров повыпускали?

Тыква, внушительно:

– Не, сотни две ещё под арестом. Выводят их улицы подметать, грузчиками работать.

А долговязый:

– Товарищи! Кто же возьмётся за Кронштадт, если не Выборгский район? Вы должны немедленно слать в Кронштадт стойких и надёжных! Надо перетряхнуть там всех и вырвать заразу с корнем! Иначе мы останемся с револьверами против фортов и кораблей.

А его-то кобура, окажись, и расстёгнута была – и он выхватил над головищей огромный маузер:

– Надо немедленно разогнать гидру – и захватить крепость!

Тут Макс решился вежливо возразить:

– Но это всё не нас касается, товарищ. Вы – идите в Петроградский Совет.

Звереватый обернулся на Макса, потряс револьвером – вот сейчас пришьёт его на месте:

– Я знаю, кого касается! Я – знаю, куда пришёл! К херам ваш меньшевицкий холуйский Петроградский Совет! Ещё проверим и этот Совет, кто там заседает! Мы – не верим Чхеидзе, не верим Скобелеву, пошли вы все к трёпаной матери! Форты и корабли – наши кровные! Не спускать боевых флагов! Революция – только начинается! На кого направим орудия – на того и направим. Мы! Сами!

И тыква – кричит собранию, глаза кругом напрокате:

– Са-а-а-ами!

И – захлопали им, захлопали.

Долговязый спрятал маузер.

И – к чертям пошла повестка дня, доклад Макса, – стали выбирать надёжных товарищей для Кронштадта.

Каюров и Шутко уже допёрли, что это и есть тот Ульянцев, которого судил в октябре военный суд, Шляпников их защищал забастовкой, а три дня назад послал Ульянцева в Кронштадт.

Хотя там – Рошаль, и тоже не один, ну пусть и эти охотников набирают, сильней наша сила будет!

  427