432 
С императрицей они виделись единственный раз, в 905 году, когда он вернулся из Манчжурии – и понравился. Подозрения и ненависть разгорались потом, всё заочно. Гучков знал – и никогда не дрогнул, не уклонился.
А она? Что она чувствует сейчас? Что почувствует, когда он войдёт? Он нуждался её увидеть – как испытать боль!
Но приехали в ратушу совсем не рано, а тут было в разгаре заседание депутатов – это новоявленное заседание нынешних дней, когда жаждали только говорить и слушать, всё равно кого, о чём. И вдруг – такой подарок: военный министр и командующий Округом! Собрание – в восторге, собрание – приготовилось слушать. Корнилов, за несколько часов с поезда, совсем ещё к этому не привык: почему он должен выступать – не перед строем? И что он должен объяснять своим подчинённым, когда всё будет в приказе?
Но природная простота подсказала ему, как говорить, а держался он совсем не превосходительно – и в нём почувствовали своего и ревели овациями.
А уж Гучков-то говорить умел! За последние дни повыступал он в казармах и помнил несчастный опыт в депо. Уже умел он и избегать, умел и нравиться. И о чём бы ни говорил – всё хорошо, всё шло: о великой победе народа, о заре счастья, о составе нового правительства, об ожидающих демократических преобразованиях, часть которых уже и начата, о новой железной просвещённой дисциплине и о победе над лютым внешним врагом. Всё шло с равным успехом и прерывали радостными приветствиями. (Только сам для себя Гучков не знал: зачем он на это силы тратит, зачем он здесь стоит и говорит, как во сне.)
Потом разбирались в дислокации частей, кто где какие караулы несёт, кто близ дворца, – Корнилов читал караульные предписания и поправлял. На всё это изрядно времени ушло, и когда подъехали к Александровскому дворцу, миновав пикеты, – было уже за полночь. Во дворце светилось не так много окон, а может быть задёрнуты были многие.
Новый стиль отношений: не спрашивая ни министра, ни командующего, с ними увязались на трёх автомобилях члены революционного Совета, они тоже желали проверять дворец. Как быстро это хамство пробуждается в народе – и вот дали ему пробудиться. Как с военным парадом: проще совсем отменить посещение, чем делить его с Советом.
Но уже неотклонно вело Гучкова на эту встречу.
Хотя по телефону за полчаса они предупредили о визите – тут часовые отказывали пропустить их во дворец. Вызвали начальника караула. Двойственное положение: части, охраняющие дворец, хотя и признали новый строй, но подчинялись только своему коменданту, генералу Ресину.
Вызвали его. Не пропустить военного министра и командующего Округом было невозможно, – но заодно попёрся и революционный Совет, полторы дюжины со своими красными бантами. (Кому не хотелось побывать во дворце, повидать, потом рассказывать!)
В вестибюль к ним уже спускался по лестнице, сохраняя осанку, но явно перепуганный, старый сухой граф Бенкендорф, с моноклем. Назвал себя, обер-гофмейстер, и спросил, что угодно.
Ещё заранее Гучков предупредил, что все разговоры должен начинать Корнилов: слишком явно было бы и неприлично, если бы вёл он сам.
Но и Корнилов говорил неохотно, более обычного нахмурясь.
Он сказал, что им нужно видеть… бывшую царицу.
– Но очень поздний час, господа, – жалостливо возражал Бенкендорф. – Ея Величество, вероятно, почивает. Или при детях. Вы знаете, все дети больны тяжело.
Да, этот поздний час получился неудачно, в планы он не входил. Но уже придя сюда, нельзя было уехать без свидания.
Гучков твёрдо держал посадистую голову и брови, ничем не подавшись. Корнилов покосился, понял, сказал:
– Но нам необходимо её видеть.
– Хорошо, извольте, попытаюсь, – нехотя, смутясь отвечал Бенкендорф. И пригласил их за собой.
Корнилов, страдая от революционной депутации, видимо, куда больше притерпевшегося Гучкова и ещё не пригладясь под петроградскую демократию, хмуро командно отчеканил им без «господ» и без «товарищей» – чтобы больше не шли за ними.
И так это уверенно прозвучало, что «делегаты» послушались, не пошли.
Но и по вестибюлю расхаживали уже так, что первый этаж вряд ли был от них оборонён.
Промелькнули слуги в галунных кафтанах, чулках и башмаках.
В промежуточном полузале ожидали не садясь. Бенкендорф по рассеянности упустил спросить, какова цель их визита, и Гучков сейчас подумал, как императрица должна быть встревожена, напугана и позднотой и неожиданностью, и тем, что это он. Дрожащими руками одевается.
432 
