21 
– Ты, наверно, приехал в Америку, когда был совсем маленьким.
Она выдвинула эту мысль как что-то, что они могли обдумать вместе.
– Кажется, так, да.
Она продолжала кивать.
– Поэтому у тебя французское имя? – спросила она. – Мишель. Да и Адриан, по-моему, тоже.
– Поэтому.
– А фамилия у тебя французская?
Он странно уставился на нее. Казалось, он снова изучает ее лицо, ощупывая ее сверху донизу своим единственным глазом.
– Сарр, – сказал он. – Французская.
Она задумчиво повторила. И затем:
– Адриан?
Он улыбнулся.
– Мишель?
– Да?
– Ты поцелуешь меня еще?
– Рискну, – ответил он.
– Почему, – прошептала она, когда его губы придвинулись к ее губам, – ты сошел с ума?
– Не знаю, – сказал он.
– Что бы ты потерял, если бы потерял меня? – прошептала она.
Он не ответил, потому что не смог бы объяснить. Но она знала и без его ответа и, едва задав вопрос, понадеялась, что он не ответит, потому что не смогла бы этого вынести по той же причине, по которой он не смог бы этого выговорить. И когда он снова поцеловал ее, она лишь лежала, не открывая глаз, надеясь, что, когда откроет их, его не будет, что он исчезнет без следа; потому что она не вынесла бы его ухода. Ниже живота у нее екнуло, а потом прихватило особенно болезненно; она невольно распахнула глаза – и его не было. Он ушел так, как ей хотелось, и откуда-то она знала – это оттого, что он не смог бы оставить ее, если бы она смотрела на него.
В палату протекли синевато-коричневые сумерки – тусклая сепия, тысячекратно виденная ею из окна; цвет каждого предмета в сердцевине загустевал, а по краям разбивался, шел оцепенелыми полосами. С каждым взглядом все цвета подтекали и смешивались все сильнее. За ту, предыдущую тысячу сумерек ни разу не случалось такого: она лежала, распоротая, выпотрошенная и скрепленная, и все же ощущала такую цельность, какой не чувствовала почти никогда. Из окна ей видны были оголенные деревья, с которых капал песок. Старые ведра катились по парковке, а вдали, за дорогой, кренился к северу старый дощатый забор. Несколько заброшенных машин стояли вдоль тротуара; песчаные бугорки, следы последней бури, покрывали коростой «дворники». Когда угасло ее изумленное ликование, она ужасно затосковала по нему – как только в больничных коридорах выключились огни и она осталась одна в темноте. Проснувшись на рассвете, она загрустила и даже не сразу поверила своим глазам, не увидев его снова у изножья кровати.
Она позавтракала и опять заснула и на этот раз почувствовала, как его пальцы скользят по ее лицу, и не спешила просыпаться, пока он снова не поцеловал ее. На нем был все тот же синий плащ, и он еще не передвинул повязку на другой глаз. Он принес ей журнал. Она составила список вещей, которые ей были нужны, – зубная паста, шампунь. Медсестра пришла сменить белье, и Лорен почти с удивлением поймала себя на том, что ухватилась за его руку, когда его выдворяли из палаты. Вечером он вернулся, и они вместе смотрели про высадку на Луну. Он продолжал гладить ее лоб – это было последнее, что ей запомнилось. «Сидел здесь до полуночи, – позже сказала ей медсестра. – Нам пришлось заставить его уйти». А однажды врач нажал на кнопку, чтобы опустить постель, и вдруг все остановилось – ненадолго отключили электричество, и она зависла: ни подняться, ни опуститься. Завтра, сказал ей доктор, начнем ходить.
Мишель пришел, когда доктор помогал Лорен встать с постели. Они втроем прошлись по коридору и обратно. У нее немного тянуло в животе, но это было все. Она спросила врача, не выпадут ли скрепки раньше времени, и он сказал, что если она будет осторожно себя вести, то вряд ли. Мишель остался, и она показала ему шрам. Он безучастно уставился на него и дотронулся пальцем, ничего не сказав. Мишель сказал, что звонил Джейсон. Он два дня пытался дозвониться в их квартиру. Мишель рассказал ему, что случилось.
– Откуда он звонил?
– Из Пенсильвании. На следующей неделе он уезжает в Венецию. – Мишель взглянул в окно. – Если только не решит вернуться домой.
– Ты все ему рассказал?
– Нет.
– Доктор сказал, что завтра меня выпишут, – проговорила Лорен.
– Я тебя отвезу.
Она кивнула.
– Мне три недели нельзя будет заниматься любовью.
Джейсон позвонил вечером. Он сказал, что, если Лорен захочет, он откажется от участия в кроссе. Или он может прилететь через несколько недель, поскольку кросс все равно будет только осенью. Лорен сказала, что это не обязательно. Он ничего не может для нее сделать, сказала она. Джейсон попрощался с ней странным голосом. Она подумала: он знает. Он всегда знал.
21 
