393 
— Поделим все пополам, отец, или я не возьму вообще ничего.
— Марий-младший, — вздохнул Гай Марий, — почему бы тебе не признаться мне, что ты убил консула Катона? Почему ты отрицаешь это?
Сын в изумлении взглянул на него:
— Но зачем ты спрашиваешь меня об этом в такой момент! Неужели это так важно?
— Для меня — да. Если Фортуна оставит меня, мы можем никогда больше не встретиться. Почему же ты лжешь мне?
Марий-младший печально улыбнулся, вспомнив в этот момент Юлию.
— Отец! Никто никогда не знает, что бы тебе хотелось услышать! Мы все пытаемся говорить то, что, по нашему мнению, тебе хотелось бы услышать. Это — расплата за то, что ты являешься Гаем Марием, великим человеком! Мне казалось разумным отрицать это, потому что именно это ты хотел услышать. В любом случае ты не хотел, чтобы я признался в убийстве, иначе тебе пришлось бы предъявить мне обвинение. Если я предполагал неправильно, прости меня. Трудно угадать, как угодить тебе, ведь ты всегда был более непроницаем, чем улитка во время дождя.
— Думаю, что ты вел себя как избалованный ребенок!
— Отец! — Марий-младший покачал головой, в его глазах блеснули слезы. — Сын Гая Мария не может быть избалованным ребенком. И хорошо, что я не был таким! Ты шагаешь по миру большими шагами, как Титан, а мы все суетимся у тебя под ногами, не понимая, чего же ты добиваешься, как лучше угодить тебе. Ни один из тех, кто окружает тебя, не равен тебе ни по уму, ни по компетентности. Никто не сравнится с тобой, включая меня, твоего сына.
— Тогда поцелуй меня еще раз и ступай. — На этот раз объятие было искренним. Марий никогда не думал, что сын так сильно его любит. — Кстати, ты был совершенно прав.
— Прав в чем?
— В том, что убил консула Катона.
Марий-младший неодобрительно покачал головой.
— Я знаю это! Мы встретимся на Энарии в декабрьские иды.
— Гай Марий! Гай Марий! — позвал раздраженный голос.
Марий вернулся к таверне.
— Если ты готов, мы можем отправиться на мой корабль сейчас же, — произнес Публий Мурций все таким же раздраженным голосом.
Марий вздохнул. Инстинкт недаром подсказывал, что это путешествие может оказаться гибельным. Публий Мурций был никчемным человеком, снулой рыбой, а не отважным пиратом.
На корабль, однако, вполне можно было положиться — он обладал хорошими мореходными качествами. Хотя какую роль это сыграет в открытом море между Сицилией и Африкой, если случится самое худшее и их пронесет дальше Сицилии, Гай Марий, разумеется, не знал. Главной помехой кораблю был, вне всякого сомнения, его капитан, Мурций, который только жаловался и выражал недовольство. Однако путешественники благополучно миновали илистые отмели и наносные песчаные бары этой неудобной гавани еще до полуночи, подставили паруса сильному северо-восточному ветру и поплыли вдоль побережья. Скрипя и переваливаясь — Марций не позаботился о том, чтобы обеспечить балласт, — корабль медленно двигался в двух милях от берега. Команда тем не менее была довольна: не возникало необходимости держать людей на веслах, кроме двух рулевых.
На рассвете сменился ветер, корабль изменил направление на сто восемьдесят градусов и поплыл в северо-западном направлении.
— С чего бы это? — брюзжа, спросил Мурций своего пассажира. — Нас гонит назад в Остию!
— Золото ответит тебе, Публий Мурций, что ни в какую Остию нас не гонит. А еще больше золота скажет, что ты направляешься на Энарию.
Мурций удивленно взглянул на Гая Мария, но соблазн получить золото был слишком велик, чтобы сопротивляться, так что матросы, внезапно исполнившись той же грустью, что и их хозяин, взялись за весла, как только большой четырехугольный парус был зарифлен.
* * *
Секст Луцилий — тот, что приходился кузеном Помпею Страбону, — надеялся стать народным трибуном в текущем году. Консервативный настолько, насколько того требовала семейная традиция, он с оптимизмом смотрел в будущее, намереваясь препятствовать всем и каждому из тех радикальных мужланов, которые также надеялись быть избранными на этот пост. Но когда Сулла явился в Рим с армией, Секст Луцилий оказался одним из тех людей, что были весьма удивлены таким внезапным вмешательством в их планы. Он отнюдь не возражал против действий Суллы. Напротив, по его мнению, Сульпиций и Марий вполне заслужили того, чтобы их удавили или — еще лучше — сбросили с Тарпейской скалы. Какое бы это было зрелище — наблюдать, как массивное тело Гая Мария, колыхаясь, летит вниз с остроконечной скалы! Каждый в Риме любил или ненавидел старого мерзавца, и Секст Луцилий как раз относился к тем, кто его ненавидел. Если бы Секста Луцилия спросили о причинах такой ненависти, он бы ответил, что без Мария не было бы и Сатурнина, а сейчас — и Сульпиция.
393 
