очень нудно 
188 
Эти навязчивые мысли (уже превращавшиеся в шаблоны — Томас знал их и боялся) были прерваны звуком, донесшимся снаружи через открытое окно. Этого звука он ждал — шорох автомобильных покрышек, катящихся по гравию. Томас поднялся и увидел в окно, как из автомобиля выходит Гарри. Дверь машины захлопнулась с легким щелчком. Томас причесался в ожидании звонка.
— Я полагаю, тебе все равно, — сказал Гарри.
— Тебе удобно так думать.
— Ты не хочешь развестись?
— Нет, конечно нет.
— Значит, ты не возражаешь?
— Я знаю, что ты бессердечный лгун, — сказал Томас. — Можно мне отметить, что ты еще и дурак?
Для них обоих эмоциональный шок от встречи оказался даже большим, чем они ожидали, отчего первые двадцать минут они говорили почти наобум, чтобы скрыть волнение. Оба были исполнены решимости сохранить спокойствие, не выказать слабости, остаться хозяином положения и одержать победу. Они не предполагали, что ими овладеет неловкое замешательство, которое неожиданно смутило их и вызвало эмоциональный ступор. Сцена, пока лишенная высокого накала, и дальше развивалась без особого драматизма, что делало достижение результата весьма маловероятным. У Томаса было преимущество, поскольку он меньше зависел от алкоголя. Гарри же решил не предлагал выпить, хотя его потребность в выпивке в кризисных ситуациях была очевидной: ее выдавали беспокойные жесты и лихорадочные взгляды.
— Мы должны поговорить спокойно, — сказал Гарри, — проявить благоразумие и разрушить как можно меньше. Я надеюсь, мы сможем остаться друзьями.
— Разумеется, мы не сможем, — ответил Томас. — Ты, похоже, не способен думать. И вообще, чего ты хочешь?
— Что ты имеешь в виду?
— Ты явился без приглашения, полагаю, чтобы о чем-то мне сказать. Так почему бы тебе не начать говорить?
— Боже милостивый, ты холоден как рыба, — произнес Гарри. — Зачем делать вид, будто ты удивлен моим приходом, разве ты меня не ждал? Разве ты не хочешь услышать какое-то объяснение, рассказ обо всем? Или ты собираешься продолжать работу, будто ничего не случилось?
— С чего ты вдруг прибежал ко мне? Хочешь, чтобы я тебя утешил?
— Нет, черт побери! Я думаю, что в утешении нуждаешься ты.
— Моя жена все мне рассказала, и я ей верю. Она не просит развода. По-моему, это не оставляет тебе иного выбора, как только убраться из нашей жизни. И уж конечно, я не собираюсь копаться в подробностях вашего благополучно скончавшегося романа. Поскольку тебе нечего мне сказать, убирайся. Не вижу необходимости говорить с тобой и не хочу больше тебя видеть. У нас с тобой все кончено.
Эта речь, исполненная яда, испугала и смутила Гарри. Он понял, какую шутку сыграло с ним собственное лицемерие, теперь казавшееся наивным: он ведь предполагал, что Томас, расстроенный и взбешенный, останется таким, каким был всегда, — ироничным, хладнокровным, любезным, сочувствующим, терпеливым и понимающим. Гарри, как и предполагал Томас, приехал в Куиттерн, потому что не мог иначе; теперь, когда все раскрылось, он испытывал насущнейшую потребность увидеть Томаса, просто побыть в его присутствии. Ему требовалось это утешение, облегчение — увидеть Томаса и удостовериться, что тот если и не прощает, то хотя бы готов к спокойному, разумному разговору. Еще Гарри было необходимо — прежде чем выработать наконец собственную стратегию — выяснить, что сказала Томасу Мидж, причем сделать это так, чтобы Томас не понял, как мало Мидж сообщила ему, Гарри. После их разоблачения Гарри виделся и говорил с ней, но понять ее так и не смог. Она вела себя как дикий зверек; беспокойная, нервная, она избегала его взгляда и не столько говорила с ним, сколько выкрикивала что-то. Он звонил ей вечером в день, когда все открылось, но никто не снял трубку. Он не отважился подъехать к ее дому из опасения столкнуться с Томасом. На следующий день она ответила на звонок и сказала, что Томас уехал в Куиттерн и что Гарри может прийти и поговорить с ней. Он примчался, окрыленный надеждой, но ему пришлось сидеть с ней в гостиной, словно он был светским визитером или поклонником. Все здесь напоминало о потрясении, которое они испытали при появлении Томаса, — раскрытые газеты на столе, распахнутая дверь. Гарри уже начал жалеть, что не остался и не поговорил с Томасом начистоту сразу же, хотя понимал, что в тот момент он был парализован и — страшно в этом признаться — испытывал чувство стыда. Но если бы он остался, он мог бы получить то, чего ему так не хватало сейчас: ясное представление о ситуации. Когда Гарри снова увидел Мидж, он не знал, сказала она Томасу о Стюарте или нет. Он надеялся, что не сказала. Он был почти уверен, что эта глупость со Стюартом быстро пройдет и все будет так, как он воображал себе прежде, представляя те времена, «когда Томас все узнает»: потрясенная Мидж плачет от счастья, бежит к нему, к Гарри, остается с ним, и наступают радость и покой. Он с болью смотрел на нее, а она расхаживала по комнате, вздыхала и рассеянно поправляла волосы. Гарри не спрашивал — она сама сказала, что после отъезда Томаса поспешила к Стюарту, но тот уже съехал, комната была пуста, и адреса он не оставил. Когда Гарри позвонил ей утром, она первым делом спросила о Стюарте, не вернулся ли он домой. Когда Гарри приехал к ней, Мидж позволила взять ее за руку, но опять спросила, где искать Стюарта, у кого можно узнать о нем. Она металась из угла в угол, словно не замечала отчаяния Гарри, не обращала внимания на его горе и страх, на то, что он нуждается в утешении. Он не решался сказать об этом из боязни совершенно невыносимого отказа. Лучше пусть она пока принимает его как старого друга, имеющего право находиться здесь хотя бы в качестве доктора. По крайней мере, она не прогнала его и в ходе своего истерического монолога дважды воскликнула: «Ох, Гарри, Гарри!» — словно ждала от него помощи, и это давало ему надежду.
188 
