очень нудно 
190 
Птица сильно билась крыльями о стекло, а когда Томас попытался открыть окно пошире, раму заело.
— Смотри, смотри! — сказал Гарри.
Малиновка отлетела от окна и принялась нарезать быстрые круги под потолком, ударяясь хрупким тельцем о стены. Гарри пришел на помощь Томасу, и совместными усилиями они подняли раму повыше. Птица металась в углу, пока не упала на пол за кипой книг, где осталась лежать в зловещей неподвижности. Томас огорченно вскрикнул и принялся растаскивать книги, а Гарри повторял:
— Лети, птичка, туда лети, туда.
Когда книги были убраны, птица снова взлетела, ударилась о стену и присела на шкаф, глядя вниз яркими карими глазками. Потом с решительным видом спикировала вниз и вылетела через окно, описала изящный круг в воздухе, вспорхнула и уселась на бук, откуда стала поглядывать в сторону дома.
— Я боялся, как бы она не застряла в окне, — сказал Гарри.
Томас чуть опустил раму, потом до конца закрыл ее. Не глядя на Гарри, он вполголоса произнес:
— Уходи, иди.
— Ты хотел достать пистолет? — спросил Гарри.
— Нет, конечно, — ответил Томас после паузы.
— Томас…
— Уходи.
— Мне жаль.
Томас сделал жест, словно принял его извинение, и открыл дверь. Гарри вышел. Почти сразу же раздался звук его отъезжающей машины. Томас постоял немного, не двигаясь, потом открыл окно и впустил в комнату птичью песню.
Через некоторое время он спустился по лестнице в сад, прошел по неровной серой щебенке на траву, прогулялся до опушки — светло-зеленая дымка оттеняла синеву неба, а рододендроны вдали были подернуты сиреневым и розовым маревом. «Очень в духе Гарри, — подумал Томас. — Решил, будто я полез за пистолетом, когда мне нужен был платок, чтобы протереть очки! Но если он так думает, пускай. Он живет в романтическом мире. В мире романтического насилия». Но мысль о пистолете, размышлял Томас, двигаясь по тропинке между отцветших колокольчиков, была в некотором роде правильной. «В тот момент я вполне мог его убить. Почему? Конечно, он нес абсолютную чушь… а может и нет, не совсем чушь? Поток убийственных и ужасных оскорблений. Но я не мог ответить, я не мог сказать, что вот это и вот это неправда, потому что… и я не мог прокричать, что люблю мою жену и не отдам ее. Убийство стало бы единственным возможным ответом, но для меня такой ответ невозможен. Он не ошибся — сказать мне было нечего, он переиграл меня. Господи милостивый, я чуть не разрыдался». Томас вдруг осознал, что его трясет от неудержимого гнева. Малиновку послало само провидение. Кроме того (хотя Томас не мог решить, хорошо это или плохо), происшествие с птицей предоставило Гарри возможность извиниться, а Томас, хотя и отмахнулся от этого, принял его слова.
Сквозь зелень уже проглядывал красный кирпич ограды перед домом Шафто, и Томас, как всегда в этом месте, повернул назад. Он начал понимать, как основательно подорвана его жизнь. Сможет ли он когда-нибудь снова предаться чистым, спокойным, свободным мыслям? Он чувствовал глубокое горе. Не отчаяние; слабость и отдохновение отчаяния стали бы для него облегчением. Нет, он чувствовал напряжение, энергию, готовность принимать решения, но при этом непреходящую боль.
В голову ему пришло слово lachete[64], которое всегда казалось более выразительным, чем английская «трусость».
«Je suis un lache»[65],— сказал он себе. Почему он бежал от Мидж, оставил дом, бросил Мередита? Гарри не ошибся, когда ударил его в самое слабое место. Теперь Томасу представлялось совершенно очевидным, что он должен был остаться; точно так же, как тогда казалось, что он должен уехать. Для чего он уехал — чтобы сохранить достоинство? Или от страха, что отвращение к предательству Мидж может вызвать ненависть к ней? Мог ли он возненавидеть ее, как возненавидел Гарри? Эта мысль была ужасна. Он убежал от нее, как от вспышки насилия в самом себе, он боялся вдруг обнаружить, что вид Мидж вызывает у него отвращение. А если он вернется назад и не найдет ее, если она ушла? Кого он будет винить, кроме себя? Но Мидж, конечно, не бросит дом, пока там Мередит. Томасу никогда не приходило в голову, что Мередит может занять не его сторону. Он спрашивал себя, каким образом то, что видел Мередит, повлияло на его отношения с отцом, надолго ли это, помешает ли это им. Смогут ли они обсуждать случившееся? Насколько ужасны будут последствия?
Томас ждал приезда Гарри. Гарри приехал, и что-то произошло, сдвинулось. Следующий ход был за Томасом. «Я должен вернуться в Лондон, — думал он, — и быть с Мидж. Я должен понять, в самом ли деле Стюарт, как она говорила, убил ее любовь к Гарри». Ни с чем подобным этому Томас не сталкивался на практике, но такие вещи были ему знакомы, он понимал их механизм. Он спрашивал себя: может быть, нужно встретиться со Стюартом? Если Стюарт и правда стал причиной временного помешательства Мидж, пожалуй, лучше пока его не трогать. Или же Томас не хотел предстать перед молодым человеком в роли мужа влюбленной в него женщины? Стюарт, несомненно, будет действовать разумно и осмотрительно, он должен уйти с дороги. А если нет? Возможно ли, чтобы он, пусть и непреднамеренно, спровоцировал Мидж?
190 
