очень нудно 
162 
Ричард сидел за письменным столом. Вся его жизнь была в этих столах. Жизнь менялась. Но она по-прежнему оставалась сосредоточена вокруг столов. Он всегда видел перед собой столы. Сначала это была школа и двадцать лет учебы. Потом — работа, и так на протяжении еще двадцати лет. И всегда — ранним утром или поздним вечером — он садился за письменный стол. И так сорок лет подряд.
Сейчас на столе перед Ричардом в беспорядке валялись листы бумаги, исписанные его каракулями. «Полезный идиот культурного фронта, он лишь смутно…» «Любовь к славе, которую Мильтон называл последней слабостью знати…» «Актриса Одра Кристенберри, запечатленная возле бассейна, зримый триумф пластической…» «Возможно, леди Деметра Барри выразила это лучше: „Гвин, — сказала она, — не может писать ни за что“». «Красавица жена, огромная читательская аудитория, большой дом и отсутствие таланта — всем этим автор известных…» «В анналах распутства, корыстолюбия и цветущего пышным цветом лицемерия…»
— Папа?
— Что?
— Папа? Я больше не хочу, чтобы меня звали Марко. Я хочу поменять имя.
— Что за имя ты хочешь, Марко?
— Ничто.
— Ты хочешь, чтобы у тебя не было имени? Или ты хочешь, чтобы тебя звали «Ничто»?
Мальчик поднял свои четко очерченные бровки и кивнул.
Ричард подождал, пока Марко дойдет до двери, и окликнул его:
— Ничто!
Марко выдержал бесстрастную — нигилистическую — паузу и ответил:
— …Да?
— Пора купаться.
Ричард встал — надо было заняться детьми… Когда возвращаешься домой после долгого отсутствия, то снова оказываешься в объятиях своей прежней жизни. И вряд ли эти объятия можно назвать очень ласковыми. Ричард вернулся домой. В аэропорту имени Кеннеди его усадили в самолет — но прежде его усадили в инвалидную коляску, а из самолета в лондонском аэропорту Хитроу его вынесли на носилках. Он до сих пор был этим потрясен. Как выяснилось после дурацкой сценки на взлетно-посадочной полосе аэропорта, инвалидная коляска не соответствовала его состоянию. В общем, Ричард вернулся домой и снова оказался в объятиях своей прежней жизни. И эти объятия вряд ли можно назвать очень ласковыми. На протяжении нескольких дней после возвращения, прокручивая в голове воспоминания о своих муках в Америке, Ричард представлялся себе одним из элиты мучеников, наравне с Иовом, Гризельдой и Адамом и Евой Мильтона. Но потом он понизил себя в ранге до участника какого-нибудь японского соревнования по выносливости, где люди унижаются ради приза. Он думал и о том, нельзя ли как-нибудь еще использовать «Без названия», даже если как роман он, очевидно, безнадежен. Возможно, он мог бы пригодиться военным. Записные книжки Марии Кюри даже сегодня, столетие спустя, могут вызвать онкологические заболевания. Ричард представил себе, что его роман хранится в лаборатории в специальном саркофаге из невероятно толстого стекла и что его время от времени перелистывают роботы. До сих пор этой книгой Ричард завоевал внимание читательской аудитории в единственном лице — в лице Стива Кузенса. Ричард отослал Стиву корректуру еще в феврале, и ответ пришел почти сразу. «Вы хороший писатель», — писал Кузенc (письмо было отпечатано на принтере: отформатировано с выровненными полями). И дальше Стив пускался в разумные или, во всяком случае, вполне вразумительные сравнения нового романа «Без названия» с его предшественниками. Он сравнивал «Без названия» с «Мечтами…» и «Преднамеренностью». «Вы хороший писатель», — часто слышалось Ричарду, когда он сидел, размышляя над тем, чем же все-таки он нехорош. Теперь он знал чем. Он не был хорошим писателем, потому что он не был невинным. Писатели — невинные существа. Не невиновные, а именно невинные. Толстой, без сомнения, был невинным. Даже Пруст был невинным. Даже Джойс. И еще: Ричард не любил своих читателей так, как их надо любить. Хотя он не имел ничего против них лично, он не любил их, а их должно любить. Итак, подведем итоги, Ричард все-таки был невинным (только посмотрите, куда он направляется), но не так, как нужно. Он все-таки любил своих читателей (вспомните, как страстно он по ним тосковал), но не так, как нужно. Представьте, каким испытаниям он бы их подверг… Ему следовало приставить нож к горлу Гвина и заставить его читать вслух «Без названия» от начала до одиннадцатой страницы. Какое-нибудь мозговое кровоизлияние довершило бы дело. Гвин тоже не был хорошим писателем, но это отдельная история.
162 
