2

Еще нет девяти, когда лейтенант Рафаэль де Аранго появляется в парке Монтелеон, имея в кармане мундира два приказа на день. Один вручили ему в канцелярии военного губернатора, другой — в Главном штабе артиллерии, но оба звучат почти одинаково: не выпускать солдат из расположения и всемерно пресекать так называемое братание с населением. Ко второму полковник Наварро Фалькон от себя добавил в виде дополнительной инструкции:

— Ухо востро, я тебя прошу. Смотри за французами! Только сам ничего не предпринимай — ни-ни, боже тебя упаси! И чуть что не так — дай мне знать тут же, я скажу, что делать.

Полсотни гражданских лиц, сгрудившихся у парка, пока опасности не представляют — вот именно что «пока». И мысль эта сильно беспокоит юного лейтенанта, ибо хоть чин на нем и небольшой, но до прибытия кого-нибудь с эполетами погуще именно Аранго должен будет отвечать за главное оружейное хранилище в Мадриде — так получилось потому, что он оказался первым офицером, кто сегодня утром появился в ведомстве военного губернатора. И, пытаясь всемерно скрыть волнение, а лицу придать должное бесстрастие, он проходит сквозь негустую толпу, раздающуюся в стороны. По счастью, люди — пока, опять же — ведут себя с пониманием. По большей части они из квартала Маравильяс: ремесленники, мелкие торговцы, прислуга из окрестных домов, а среди них снуют женщины и родственники тех солдат, что несут службу в парке, окружающем дворец герцогов де Монтелеон, предоставленный ныне для нужд армии. Слышные вокруг речи свидетельствуют, что терпение на исходе и обстановка накаляется, раза два послышалось «ура артиллерии!», а потом мощно и звучно, всеми подхваченная, понеслась над толпой здравица королю Фердинанду VII. Раздаются и просьбы раздать оружие — пока, слава богу, недружные и единичные. Пока.

— Здравия желаю, месье лё капитэн.

— Bonjour, lieutenant.

Едва миновав кирпичную арку главного входа, Аранго сталкивается с французским капитаном, у которого под началом четверо субалтернов, семьдесят пять солдат артиллерийского обоза и барабанщик, охраняющие ворота, казарму, караулку и собственно Арсенал. Испанец отдает честь, а француз раздраженно и небрежно, будто отмахиваясь, козыряет в ответ: он сильно обеспокоен, а его люди — еще сильней. Эта шваль снаружи, объясняет он Аранго, беспрерывно выкрикивает оскорбления, так что придется разогнать ее огнем.

— Если не отойдут от ворот, j'ordonne les tirer dessus… Бум-бум! Comprenez?^[14]

Аранго понимает даже слишком хорошо. Это выходит за рамки инструкций, полученных от полковника. Озираясь довольно растерянно по сторонам, он видит тревогу на лицах своего крошечного воинства — шестнадцати сержантов, капралов и рядовых артиллеристов. Они безоружны, ибо даже и те штуцеры, которые стоят в пирамиде, мало того что без патронов, но и без кремней. Безоружны и беззащитны перед французами, а с теми, по всей видимости, шутки плохи.

— Попробую уговорить их разойтись, — говорит он капитану.

— Попг'обуйте. У вас тшетверть тшаса. Pas plus.^[15]

Аранго отходит от него, подзывает растерянных артиллеристов. Пытается как-то успокоить и подбодрить их. По счастью, среди них капрал Эусебио Алонсо, человек опытный, спокойный и очень надежный. Его и посылают к воротам — пусть попробует унять страсти и постарается, чтобы французские часовые не наломали дров. Случись такое — лейтенант не отвечает ни за толпу за воротами, ни за своих людей.

* * *

А перед дворцом меж тем дело принимает новый оборот. Некто в придворном мундире — отсюда, снизу, не узнаешь, что за птица, — сию минуту выскочил на балкон и принялся вторить Молине криками «Инфанта увозят!», подтверждая опасения тех, кто сгрудился вокруг пустой кареты: их теперь уже человек шестьдесят — семьдесят. Это меньше, чем требуется слесарю для решительных действий. Вне себя, в сопровождении самых разгоряченных сподвижников — среди них есть и та давешняя, высокая, собою недурная женщина, которая машет часовым белым платком, чтобы не стреляли, — Молина приближается к ближайшему входу во дворец — это «подъезд принца», — и растерявшиеся гвардейцы ему не препятствуют. Сам удивленный неожиданным успехом своего предприятия, он подбадривает свое воинство, славит королевскую фамилию, громовым голосом повторяя: «Измена, измена!» — и, одушевленный тем, что его боевой клич подхвачен, лезет по ступеням первой попавшейся лестницы — лезет, не встречая препятствий, если не считать таковым лейб-гвардейца по имени Педро де Тойсос, который попытался было заградить ему путь:

  22