25 
В сопровождении лакея по имени Ольмос, еще в полку служившего у него вестовым, маркиз намеревается обойти квартал, посмотреть, что там творится, а затем подняться ко дворцу. И вот, обогнув сзади церковь Санта-Мария, он идет по улице Альмудена до площади Консехос и, обменявшись впечатлениями со знакомым книготорговцем — тот сомневается, стоит ли сегодня открывать лавку, — сворачивает налево на улицу Фактор, которая ведет на площадь Орьенте. Улица пустынна. Ни души на тротуарах, никого не видно в окнах и на балконах — и чутье военного человека подсказывает, что в этом странном безлюдье и безмолвии таится какая-то опасность.
— Знаешь, Ольмос, мне это совсем не нравится.
— И мне тоже.
— Давай-ка лучше вернемся. Пройдем через арку дворца. Custos rerum prudentia, что в вольном переводе значит: «Береженого Бог бережет». А? Ты как считаешь?
— Я буду считать так, как скажет ваше сиятельство. От внезапно раскатившейся барабанной дроби обоих пробирает озноб. Барабан все громче доносится из-за угла улицы Биомбо, и ему вторит мерный, грузный, частый топот по мостовой — людей идет много, и идут они быстро. Маркиз и его слуга прижимаются к стене ближайшего дома, ища укрытия в подворотне. Оттуда они видят, как пехотная рота полного состава, с оружием и в походном снаряжении, с офицерами впереди выворачивает из-за угла и беглым шагом движется в сторону дворца.
Французские войска вышли в город.
* * *
Около десяти утра на эспланаду вступают первые восемьдесят семь гвардейских гренадер из охраны резиденции Мюрата во дворце Гримальди. Блас Молина, после убийства француза возвращающийся на площадь, сразу замечает плотную колонну солдат в черных киверах, в синих мундирах с белыми жилетами. Это не новобранцы, сразу смекает слесарь, а отборная часть, сливки Великой армии. Как и у всех, кто стоит рядом, душевное состояние Молины маятником качается от глубочайшей растерянности до бешеной ярости к французам, чьи угрожающие намерения вполне очевидны. Расстояние от соседней площади Доньи Марии-де-Арагон они преодолели за считанные минуты, а когда вошли на дворцовую эспланаду, стало видно, что их сопровождают две орудийные запряжки, а следом движется остальная пехота, покинувшая казармы на улице Сан-Николас. Соединясь в виду «подъезда принца», отряд безупречно отработанным маневром разворачивается в боевой порядок. Офицер, которому поручено это дело, получил от Мюрата ясный приказ: повторить акцию устрашения, неизменно приносившую столь благодатные плоды в Каире, Милане, Риме и, наконец, совсем недавно — в Лиссабоне, где ее провел генерал Жюно. И, исполняя череду сухих отрывистых команд с быстротой и четкостью, присущими лучшей армии мира, артиллеристы снимают с передков 24-фунтовые пушки, наводят, заряжают картечью, а гренадеры, взяв на изготовку, становятся в две шеренги напротив полутысячной примерно толпы.
— Ну, держись, ребята, сейчас угостят… — замечает кто-то возле Молины.
Никакого предупреждения или уговоров разойтись. Едва лишь обе пушки обратились жерлами к толпе, а первая шеренга пехоты припала на одно колено, офицер, взмахнув саблей, командует: «Пли!» — и раздаются залпы: один — поверх голов, другой, как принято выражаться, — на поражение; оба орудия, одновременно рявкнув, изрыгнув огонь и дым, стегнули толпу картечным градом. На этот раз слышатся не патриотические возгласы и не брань по адресу французов, но лишь единый протяжный вопль, вырывающийся одновременно из нескольких сотен глоток, — люди, придя в ужас от такого жестокого отпора, разбегаются кто куда, топча раненых, корчащихся в лужах крови, сбивая с ног споткнувшихся, давя тех, кого свалили наземь ружейные залпы, которые следуют один за другим через равные, точно отмеренные промежутки. Пули и картечь свистят по площади, калеча, увеча, уродуя, убивая.
Пальба залпами по безоружному и перепуганному скопищу сбившихся в плотную кучу людей оказалась поистине смертоносной. Точное число жертв у Паласьо-Реаль неизвестно. В истории сохранятся имена павших там мадридских жителей — Антонио Гарсии, Бласы Гримальдо Иглесиас, Эстебана Милана, Росы Рамирес и Томаса Кастильона. Есть убитые среди придворных и дворцовой прислуги — лейб-медик его величества Мануэль Перейра, королевский свечник Космэ Миэль, камер-лакей Франсиско Мерло, королевский кучер Хосе Мендес Альварес, королевский конюх Луис Роман, старший дворцовый фонарщик Матиас Родригес. В числе тех, кто смог рассказать о случившемся, — прослуживший к этому времени во дворце дольше всех швейцар Хосе Родриго Поррас: картечина угодила ему в лицо, а отрикошетившая ружейная пуля — в голову; Хоакину Марии де Мартоле, гофмаршалу, оказавшемуся в той самой карете, чьи постромки перерезал Хосе Луэко с новыми товарищами, перебило руку, а дворецкому Родриго Лопесу де Айале, неосторожно высунувшемуся в окно, изрезало лицо осколками стекла, разбитого пулей, которая попала ему в грудь и стала по прошествии двух месяцев причиной его смерти.
25 
