очень нудно 
47 
— Черт… Неужто это Майкес?.. Быть не может.
Знаменитый комедиант, которому в этом году исполнилось сорок, и одет как настоящий махо: короткая куртка, замшевые штаны, суконные гамаши, туго обтянутая платком голова. Услышав свое имя, он устало улыбается, тыльной стороной ладони вытирает с лица кровь — чужую, по всей видимости.
— Может, дружище, может, — приветливо отвечает он. — Собственной персоной и к вашим услугам.
У Матео Гонсалеса, недрогнувшего перед мамелюками, сейчас захватывает дух. Как жаль, сетует он, что в бурдючке у братьев Рехон не осталось больше вина, нечем отметить такую встречу.
— Я вас видел на сцене, дона Педро играли… Замечательно!
— Благодарю вас, но сейчас не до этого. Займемся делом.
Отдых недолог. Едва лишь мимо проносится плотный строй кавалерии, как все, включая Майкеса, выбегают, оскальзываясь на мокрых от крови торцах тротуара, на улицу. Хосе Антонио Лопес Рехидор, 30 лет, застрелен в упор в тот самый миг, когда, запрыгнув сзади на круп коня, всаживает наваху в сердце мамелюку. Залпы французов косят и других — Андреса Суареса-и-Фернандеса, счетовода королевской компании «Гавана», 72 лет, Валерио Гарсию Ласаро, 21 года, Хуана Антонио Переса Бооркеса, 20 лет, служащего при конюшнях конногвардейского эскадрона, Антонию Файолу Фернандес с улицы Абада. У баскского дворянина Хосе Мануэля де Барренечеа-и-Лапаса, который оказался в Мадриде проездом в родной Гипускоа и при первых же признаках возмущения вышел из дверей гостиницы с длинной шпагой, упрятанной в трость, парой дуэльных пистолетов за поясом и пятью кубинскими сигарами в кармане сюртука, ударом сабли глубоко разрублено плечо и сломана левая ключица. В нескольких шагах дальше, на углу улиц Коррео и Карртетас, босой и бесштанный Хосе дель Серо и Хосе Кристобаль Гарсия, соответственно 10 и 12 лет, камнями отбиваются от натиска гвардейского драгуна и один за другим погибают под ударами его сабли. Тогда-то священник дон Игнасьо Перес Эрнандес, придя в ужас от всего, что предстало его взору, достает из кармана и открывает дождавшуюся своего часа наваху. Подоткнув полы сутаны, он вступает в бой рядом со своими прихожанами.
4
Когда капитан Веларде с волонтерами и увязавшимися за ними горожанами прибывает на улицу Сан-Хосе к парку Монтелеон, там уже больше тысячи человек. При виде белых мундиров и капитана артиллерии во главе толпа взрывается ликующим ревом и рукоплесканиями, так что Веларде с большим трудом удается подойти к воротам. Обнаружив, что они заперты, капитан стучит — громко и требовательно. Ворота чуть приоткрываются, и часовые — двое французов и испанец-артиллерист, — разглядев капитанские эполеты Веларде, не чинят больше препятствий, но впускают только его и еще одного офицера, которым оказывается стоявший ближе всех лейтенант Хасинто Руис. Войдя, Веларде замечает выстроенных французов и, прежде чем доложиться Даоису, прямиком и очень решительно направляется к их командиру.
— Вам конец, — выпаливает он в упор без предисловий и околичностей. — Если немедленно не скроетесь со всеми своими людьми.
Французский капитан, несколько ошеломленный и тем, с какой грубой простотой изъясняется новоприбывший, и его зеленым мундиром Главного штаба, растерянно молчит.
— Первый батальон гренадер уже у ворот, — отважно блефует Веларде, указывая на держащегося чуть поодаль Руиса. — Остальные на подходе.
Француз пристально смотрит сперва на него, а потом на Руиса. Снимает кивер и рукавом утирает лоб. Веларде нетрудно догадаться, о чем тот думает: со вчерашнего дня не поступало никаких приказов, обстановка за пределами Монтелеона совершенно непонятна, ни один из посыльных, отправленных по начальству, не вернулся — и неизвестно даже, дошли они до казарм или были растерзаны по дороге.
— Сложите оружие, — требовательно произносит Веларде. — Сложите оружие, пока не поздно. Толпа вот-вот ворвется сюда, и я тогда ни за что не отвечаю.
Капитан оборачивается к своим людям — сбившись в кучу, как овцы перед закланием, они беспокойно переглядываются, меж тем как за воротами толпа все громче требует оружия и головы французов. Стараясь выиграть время, он бормочет нечто невразумительное на ломаном испанском. Непонятно, кто такой этот офицер, кого он здесь представляет и какая сила за ним стоит, но властность, с которой он говорит, фанатический огонь в глазах и исходящее от него возбуждение способны любого сбить с толку. Веларде, угадывающий, в каком состоянии духа его собеседник, закусил, что называется, удила. Опустив руку на эфес, он все тем же непререкаемо-уверенным тоном требует, чтобы француз добровольно сделал то, что в случае отказа его заставят сделать силой. Время драгоценно, и каждая минута на счету.
47 
