71 
Нет еще десяти, когда Рикардо Рейс ложится спать. Дождь не стихает. Он взял книжку, перегнул ее вдвое, чтобы удобнее было держать, но тут же оставил бога в лабиринте, взял другую и на десятой странице проповеди, читаемой в первое воскресенье Великого поста, почувствовал, как озябли руки — чтобы согреть их, недостаточно оказалось пламенных слов — и положил книгу на прикроватный столик, съежился под натянутым до подбородка одеялом, закрыл глаза. Он знал — надо бы погасить свет, но знал и то, что когда он сделает это, должен будет заснуть, а спать ему еще не хотелось. В такие ночи Лидия обычно клала между простыней бутылку с горячей водой, а кого согревает она сейчас, не герцога ли Мединасели? — да нет, затихни, ревность! — герцог привез с собой герцогиню, а мимоходом ущипнул Лидию за руку другой испанский гранд, герцог Альба, но он же стар, болен и бессилен, и клинок у него из жести, хоть он и клянется, что этот меч, принадлежавший некогда самому Сиду-Кампеадору, передается у них в роду от отца к сыну, и вот, стало быть, даже испанский гранд способен лгать. Рикардо Рейс сам не заметил, как заснул, и понял это, когда проснулся от стука в дверь. Неужели это Лидия, сумевшая выбраться из отеля и в такой дождь прибежать, чтобы провести со мной ночь, вот отчаянная женщина — но тотчас подумал: Да нет же, это мне снится, и в самом деле похоже было, что это ему снится, если бы через минуту стук не повторился: Да что тут, привидения бродят, может, потому так долго и не отыскивался жилец на такую прекрасную квартиру, просторную, в самом центре — и снова раздался деликатный, чтобы не напугать, стук или тук-тук-тук. Рикардо Рейс поднялся, сунул ноги в домашние туфли, завернулся в халат, медленно прошел по комнате, вышел в коридор, дрожа от холода, и, обращаясь к двери, словно от нее исходила угроза, произнес: Кто там? — хриплым и дрожащим голосом, а потому прокашлялся и на свой повторный вопрос получил ответ шепотом: Я, и никакое это было не привидение, а Фернандо Пессоа, легок на помине, не далее как сегодня я думал о нем. Рикардо Рейс отворил: да, это был он, в одном черном своем костюмчике, с непокрытой головой, немыслимый, невозможный, невероятный — еще и тем, что совершенно сухим вышел из воды, потоки которой хлещут по тротуарам. Позволите войти? — спросил он. Вы никогда не спрашивали разрешения, отчего это вдруг такие церемонии? Ситуация переменилась, вы теперь — у себя дома, а, если верить англичанам, у которых я получил образование, дом человека — это его крепость. Проходите, прошу вас, правда, я уже лег. Спали? Засыпал. Меня можете не стесняться, ложитесь, я — ненадолго. Рикардо Рейс, как был — в халате, лег в кровать, проворно укрылся одеялами, стуча зубами от холода и недавнего ужаса. Фернандо Пессоа сел в кресло, закинул ногу на ногу, сложил руки на колене, повел вокруг себя критическим взором: Значит, здесь вы обосновались? Похоже, что да. Мрачновато, на мой взгляд. У всех квартир, долго простоявших пустыми, нежилой вид. И будете здесь в одиночестве? Отчего же — я лишь сегодня переехал и вот уже принимаю гостя. Мой визит не в счет: какой же я гость. Очевидно, все же — в счет, если заставили меня в такой холод вылезать из-под одеяла, чтобы открыть вам дверь, надо мне вам будет ключ дать. Я не смогу им воспользоваться и, поверьте, умел бы проходить сквозь стены — избавил бы вас от беспокойства. Да перестаньте, не принимайте мои слова всерьез, я даже рад вашему приходу, все-таки — первая ночь на новом месте, мне как-то не по себе. Страшно? Да, я немного испугался, услышав стук, не сообразил, что это, может быть, вы, да нет, пожалуй, меня угнетал не страх, а одиночество. Вот как, одиночество, вам теперь придется многому научиться, чтобы понять, что это такое. Я всегда жил один. Я — тоже, но одиночество заключается не в том, что человек живет один, а в невозможности найти спутника в ком-то или в чем-то, заключенном внутри нас, одиночество — это не дерево посреди голой равнины, а неодолимое расстояние от листика до корня, от сока до коры. Простите, но вы глупости говорите: все, что вами перечислено, связано между собой неразрывно, так что это — не одиночество. Хорошо, оставим дерево, загляните В; себя и вы увидите одиночество. Кто-то сказал, что одиночество ощущаешь только, когда находишься среди людей. Да нет, пожалуй, еще хуже — когда находишься наедине с самим собой. Вы нынче в отвратительном настроении. Со мной такое бывает. Так вот, я говорю не об этом одиночестве, а о другом, о вполне терпимом, о неразлучном, с нами, как верный спутник. Оно тоже может стать непереносимым, и тогда мы мечтаем о чьем-нибудь присутствии, о том, чтобы прозвучал чей-нибудь голос, но порой это присутствие и этот голос для того только и служат, чтобы сделать его невыносимым. Вы думаете, это возможно? Вполне: помните, в прошлый раз, когда мы виделись на смотровой площадке, вы еще ждали эту свою возлюбленную. Я ведь вам уже говорил, что никакая она мне не возлюбленная. Не сердитесь, не возлюбленная — так может ею стать, не ведает никто из нас, что день грядущий нам припас. Я ей в отцы гожусь. Ну и что? Хорошо, давайте сменим тему, докончите свою историю. Когда вы заболели гриппом, я припомнил эпизод из моей последней, окончательной, смертельной болезни. У вас стиль хромает — сплошное масло масленое. Смерть, видите ли, сама по себе вопиющая погрешность против стиля. Ну, так что же было дальше? Пригласили ко мне врача, я лежал в комнате, а дверь ему открыла моя сводная сестра. Вот как? — сдается мне, мир полон сводными братьями и сестрами. Что вы имеете в виду? Ничего-ничего, не обращайте внимания, продолжайте. Так вот, она отворила и сказала врачу: Проходите, доктор, эта рухлядь в комнате, рухлядь, разумеется, — это я, так что, сами видите, одиночество безгранично и вездесуще. А вам случалось когда-нибудь ощущать себя чем-то вполне бесполезным и никчемным? Трудно сказать, но не помню, чтобы я сознавал, что от меня есть польза, полагаю, это и есть первый признак одиночества — когда чувствуешь себя бесполезным. Даже если другие — по собственной воле или благодаря нашим усилиям — считают по-другому? Другим свойственно ошибаться. А нам с вами? Фернандо Пессоа поднялся, приоткрыл ставни, взглянул в окно. Непростительное упущение, сказал он, как можно было не использовать в «Послании» гиганта Адамастора — такой прозрачный символ, такой поучительный образ. Вы его видите отсюда? Вижу, вот несчастное существо, Камоэнс использовал его, чтобы излить собственные, судя по всему, любовные жалобы и предсказать кое-что более чем очевидное — согласитесь, для того, чтобы предречь кораблекрушение идущим в море, не надо обладать божественным даром ясновидения. Предрекать несчастья — есть первый признак одиночества, если бы Фетида ответила на любовь Адамастора, не исключено, что он произносил бы иные речи. Фернандо Пессоа вновь уселся на стул и принял прежнюю позу. Вы еще побудете? — спросил Рикардо Рейс. А что? В сон клонит. А вы не обращайте на меня внимания, спите себе на здоровье, если, конечно, мое присутствие вам не мешает. Мне неловко, что вы сидите вот так, в холоде. Не заботьтесь обо мне, холод мне не страшен, я мог бы и пиджак снять, а вот вам в халате спать не следует, это нехорошо. Сейчас сниму. Фернандо Пессоа принял халат, положил его в ногах кровати, поправил одеяло, с материнской заботой подоткнул простыню: Спите. Фернандо, не в службу, а в дружбу, погасите свет, вам ведь, наверно, все равно, при свете сидеть или в темноте. Фернандо Пессоа подошел к выключателю, комната мгновенно погрузилась в темноту, и лишь потом очень медленно через щели в ставнях стал проникать, оседая на стене робкой, слабой, нерешительной пыльцой, отблеск уличных фонарей. Рикардо Рейс закрыл глаза, пробормотал: Спокойной ночи, Фернандо, и ему показалось, что прошло много времени, прежде чем донесся ответ: Спокойной ночи, Рикардо, и он еще досчитал — или подумал, что досчитал — до ста и поднял отяжелевшие веки, Фернандо Пессоа сидел на прежнем месте, все так же обхватив переплетенными пальцами колено, и являл собою образ бесконечного, беспомощного одиночества — а почему? потому, должно быть, что он без очков, подумал Рикардо Рейс, и в полусне это показалось ему ужаснейшим из несчастий. Когда он проснулся снова, была глубокая ночь, дождь унялся, планета кружилась в безмолвии космоса, Фернандо Пессоа сидел в прежней позе, обратив к кровати ничего не выражающее лицо с пустыми, как у статуи, глазницами. Много позже Рикардо Рейса разбудил стук притворяемой двери. Фернандо Пессоа в комнате не было, он вышел с первым лучом зари.
71 
