23 
Мы заказали, не помню что, аппетит у меня пропал, но постепенно мы разговорились, только разговор был немного натянутый. Я продолжал чувствовать, что каким-то образом мог дать лучший ответ, чем тот, который дал, что-то не до такой степени беспомощное. Это было так, словно, отвечая на его вопрос, я ощущал, что мое тело дрожит, моя одежда плохо на мне сидит, словно я — бродяга с грязными рукавами и лицо у меня запачкано едой. Я продолжал думать, что, должно быть, я совершил что-то, что заслуживает такого. Может быть, он и в самом деле намеревался таким вульгарным способом меня ранить? Люди вроде Морли, думал я, глядя на него через стол, — он теперь увлеченно ел салат, рассказывая Джессике и ее матери с умным видом о жизни в Африке, о том, как стелить кровать и как завтракать, какая это была превосходная мысль, но просто потребовала чертовски много работы, — люди вроде Морли имеют развитую способность доходить до самого края вещей, они просто реют там, как орлы. Но если вы укажете им на это, если вы скажете: «Я знаю, что вы делаете, и мне это не нравится», они пожмут плечами с недоумением; они станут утверждать, что у них не было ни малейшего намерения совершить то, о чем вы говорите. Они даже обернут это против вас же. Спросят, почему вы так агрессивны, с такой легкостью спускаете курок.
Он дошел до кульминации, было заметно, что он уже рассказывал эту историю раньше, она имела привкус отработанности успешного анекдота для вечеринки, гарантированного повтора, когда я медленно поднялся на ноги, перегнулся через стол и сильно его ударил, словно лопнул воздушный шар, по обоим ушам одновременно, и, когда его руки поднялись для защиты, я сложил свои вместе и взмахнул ими, ухватив его за шею. Он свалился со стула. Одну секунду мне казалось, что я его убил. Две грузные женщины застыли, не прожевав куска; то же самое сделала пара за соседним столом. Даже официант застыл в нерешительности у столиков.
То, что случилось после этого, в следующие несколько минут, было чем-то вроде дыма от сгоревшей электропроводки, хотя я и не мог бы сказать почему. Может быть, это были следы морфина, все еще остающиеся в моей нервной системе. Я попробовал принять предыдущей ночью полтаблетки, чтобы уменьшить последующую депрессию, но это с очевидностью не возымело никакого эффекта. Я не должен был столько пить, я выпил, наверное, три мартини, но никто не сочувствовал мне, когда я покидал ресторан, кроме разве молодого человека в бейсболке с ухмыляющейся рожей. Он сидел у двери, когда меня выталкивали наружу, и я подумал о том, что он — мой союзник, единственный человек здесь, который на моей стороне.
Мне понадобилась помощь, чтобы взобраться по ступенькам к квартире Джессики; помню, как ввалился физиономией вперед в комнату для гостей. Смеясь, словно все произошедшее было шуткой, имеющей оправдание; уколом, который наконец-то достиг противника. Я слышал, как закрылась дверь, Джессике не сказали «спокойной ночи», а потом обрушилась тишина, словно она стояла и ждала за дверью.
Я почти сразу же вернулся в карибский город, на этот раз я шел по улице, где мягкий свет фонарей лежал на асфальте, словно упавшие цветы. Я шел, пока не дошел до верхнего коттеджа. Я послушал у двери и услышал, как моя мама говорит, не получая ответа, должно быть, она говорила по телефону, и фоном для ее голоса был слабый звук телевизора. Я вошел.
Спросил:
— Саймон здесь?
— Секундочку, — сказала она в телефон и положила трубку. — Он здесь, смотрит телевизор.
Должно быть, я засомневался или нахмурился, потому что она сказала:
— Что?
Я сказал:
— Надеюсь, он не смотрит телевизор слишком много.
— Ты тоже смотрел телевизор, дорогой, и погляди, что из тебя вышло.
— Я хочу сказать, он не должен просто смотреть телевизор, больше ничего не делая.
— Ты должен сейчас пойти и повидаться с ним. Он будет удивлен, — сказала она.
— Но он знал, что я вернусь?
— О да. Только не знал когда.
Я постучал, легонько и неуверенно, и вошел. Саймон сидел на полу со своими воинами и солдатиками, маленькими пластмассовыми человечками, ростом с палец.
— Привет, — шепотом сказал я, как будто было уже совсем поздно и мы пришли домой с вечеринки. Я поцеловал его в макушку. Не хотел дышать на него алкоголем.
— Папа, — сказал он.
— Послушай, я хочу кое о чем с тобой поговорить. Могу я выключить телевизор? — Я уселся на пол рядом с ним и обнял его хрупкие плечи. — Что ты об этом думаешь? — сказал я. — Если мы с тобой поменяемся местами?
23 
