очень нудно 
72 
— А что это у тебя на шее?
Он очень заметно напрягается, и я едва сдерживаюсь, чтобы не рассмеяться.
— А что на шее?
— Похоже на засос, — говорю я как ни в чем не бывало.
Он подходит к зеркалу, принимается вовсю разглядывать свою шею, изучая отметину. У него слегка подергивается челюсть. Смотрю, как он пялится в зеркало на свою увядшую красоту.
— Это родимое пятно, — говорит он. То-то, дебил.
— Как же мы себя любим.
— Почему ты сегодня такая стерва? — спрашивает он, повернувшись ко мне спиной, натягивая футболку.
Поглаживаю Сеймура по голове.
— Вовсе я не стерва.
Он идет обратно к зеркалу и смотрит на небольшой багрово-желтый синячок. Я бы вообще его не заметила, если бы не слышала новости. И тут он произносит:
— Не знаю, о чем ты говоришь. Это не засос. Это родимое пятно.
И теперь вступаю я и, не получая и толики ожидаемого удовольствия, произношу:
— Ты трахнул Джуди. Вот и все.
Я говорю это быстро, очень быстро, рублю с плеча, и это выводит его из равновесия. Он усиленно пытается не показать виду, не посмотреть на меня еще раз пристально.
Он отворачивается от зеркала:
— Что?
— Ты слышал, Шон.
Я сжимаю Сеймура слишком крепко. Он больше не урчит.
— Ты больна, — говорит он.
— Ох, да неужто? — спрашиваю я. — Слышала, ты искусал ей все ляжки, изнутри.
Кот взвизгивает и спрыгивает с колен, крадется по полу к двери.
Шон смеется. Пытается не обращать на меня внимания. Присаживается на кровать, завязывая шнурки. Он не перестает смеяться, тряся головой.
— Ну, бог ты мой. А это-то кто тебе рассказал? Сьюзен? Роксанн? Скажи же, кто? — спрашивает он с невинной улыбочкой.
Театральная пауза. С таким же невинным видом гляжу на Сеймура, который сидит у двери, облизывая лапы. Он тоже смотрит на меня, ожидая моего ответа.
— Джуди, — говорю я.
Теперь Шон перестает смеяться. Перестает трясти головой. У него вытягивается физиономия. Он надевает другой ботинок.
— Ничьи ляжки я не кусал. Твои же не кусал, верно? — бормочет он.
— Что ты хочешь, чтобы я сделала? — озадаченно спрашиваю я. — Сказать, чтобы она раздвинула ноги и дала мне посмотреть?
О чем мы вообще говорим? Меня это вообще не слишком-то и волнует. Это такая мелочь, что я не понимаю, зачем я так его подначиваю. Может, потому что мне хочется все это закончить и Джуди — подходящий предлог.
— Ох, господи, — произносит он с разочарованным видом, — поверить не могу. Ты серьезно или у тебя месячные, типа?
— Ты прав, — говорю я, — у меня месячные. Ничего не было.
Этому кретину как будто бы полегчало:
— Так я и думал.
Стараясь выглядеть подавленной, как будто сердце мое разбито, я говорю:
— Зачем же ты это сделал, Шон?
— Я ухожу, — говорит он, отпирая дверь.
Выходит в коридор. В ванной шумно — там кто-то кого-то стрижет. Он выглядит обескураженным. Я прикуриваю.
— Ты правда серьезно? — спрашивает он из коридора. — Ты действительно ей веришь?
Я начинаю смеяться.
— Что такого смешного? — спрашивает он.
Я смотрю на него, задумавшись, и перестаю смеяться.
— Ничего.
Он закрывает дверь, не переставая трясти головой и по-прежнему бормоча:
— Поверить не могу.
Я отодвигаю кресло, тушу сигарету и ложусь на кровать. В соседней комнате кто-то снимает иглу с пластинки и снова ставит первую сторону. В коридоре в морозилке мороженое «Бен-энд-Джерри», которое я собираюсь украсть и съесть, но я слышу, что он стоит за дверью и прислушивается, так что сижу неподвижно, едва дышу. Кот мяукает. Пластинку заедает. Его шаги раздаются в коридоре, шлепают по лестнице; внизу хлопает дверь. Я подхожу к окну и смотрю, как он направляется к своей общаге. На полпути к общему корпусу он меняет курс и направляется к Вули, где живет Джуди.
Пол
Как-то в начале ноября я был в городе и проходил мимо пиццерии на Мейн-стрит, и через снегопад, толстое стекло и красную неоновую вывеску пиццы увидел Митчелла, сидящего в одиночестве, — перед ним на столе наполовину съеденная пицца (только с сыром, как Митчелл всегда заказывал, пустая). Я зашел. Он разрывал пакетики «Свит-н-лоу», высыпая содержимое и разделяя порошок на тонкие длинные дорожки, напоминавшие кокаин. Я решил, что он один.
— Заблудился, что ли? — спросил он и закурил.
— Угостишь? — спросил я.
72 
