очень нудно 
56 
Они увели меня с собой после той ночи, не бросили в одиночестве. Иначе я так и остался бы в полыхающем огнем баре до приезда полиции. Но там не нашли никого, потому что меня оттащили – едва живого, в шоке от того, что мы сделали, – в убежище Розмари. Это был заброшенный склад, выгоревший во время пожара несколько лет назад, сырой… но в нем мы могли отлично укрыться. Розмари позаботилась обо мне, уложила отдыхать. Я помню руки, обвивающие мою шею, ее дыхание на щеке, когда она подносила к моим губам стакан горячего виски. Я пил, давился, кашлял, но все же ухитрился проглотить напиток.
– Не волнуйся, – сказала она; ее волосы касались моего лица. – Худшее миновало. Ты пока нездоров, тебя лихорадит, от яркого света будут болеть глаза, но через неделю-другую все пройдет. Выпей еще.
Я сглотнул и сумел приподняться на локтях, чтобы оглядеться. Рэйф и Джава сидели вместе в углу, я видел только их спины. До меня долетали обрывки их разговора, легкие, как паутинки в недвижном воздухе. Зак уже уснул, скорчившись под грудой мешков и одеял, странно вывернув голову и уткнувшись лицом в сложенные руки; его поза была трогательно детской.
Элейн баюкала Антона, покачиваясь и тихонько напевая бессмысленную песню.
– Успокойся, – повторила Розмари. – Все будет в порядке.
Но я не мог успокоиться.
– Что произошло? Я не… мы не… Что случилось?
– Мы избранные, – сказала она. – Мы делаем то, что должны делать. Не бойся, ты привыкнешь, как привыкли остальные.
Я резко сел, отчего тело пронзила боль. Я не знал, смеяться или удариться в истерику.
– Что ты имеешь в виду? Ты хочешь сказать, что я вампир? Как Дракула?
Я выбил стакан из пальцев Розмари, потом протянул руку, намереваясь схватить ее и встряхнуть. Заметил резкое движение Джавы, сидящего в углу, уловил холодный отблеск его глаз и понял: он готов вмешаться. Меня снова невольно разобрал смех.
– Вампиры! – хихикнул я.
Розмари смотрела на меня с холодной, спокойной жалостью.
– Никто не произнес этого слова, кроме тебя, – ответила она. – Вампиров не существует. Мы – иные, и ты стал иным. У нас есть определенные преимущества. И нам нужна пища. Ты это знаешь.
Я затряс головой.
– Нет! Я не хочу. Не хочу быть избранным.
– Моисей тоже не хотел, – возразила Розмари. – Я же сказала, ты привыкнешь. Все остальные для нас – скот. Ты спрашиваешь у скотины, хочет ли она быть съеденной? В Библии сказано, что Господь дал нам владычество над всеми зверями полевыми; а люди и есть звери полевые, Дэнни. Когда ты привыкнешь к этой мысли, ты поймешь, какую возможность мы дали тебе. Нет, не возможность жить вечно, но жить больше, испытать больше, узнать больше, чем способен любой другой человек. Я подарила тебе новую жизнь.
– Ты превратила меня в чудовище, – отозвался я.
Кажется, Розмари рассердилась.
– Чудовищ не бывает. Я дала тебе силу, а вместе с силой приходит голод. Я не превращала тебя в вампира; твой голод исходит от тебя самого, не от меня. Твое подсознание отлично понимает, что тебе нужно. И позволяет тебе переложить на меня твою собственную вину. – Она улыбнулась. – Ты скоро приспособишься. Сам будешь удивляться, что сопротивлялся. Но это, в конце концов, естественно. Позже я начну тебя обучать.
Полагаю, вы видели ее изображения. Вы знаете, как она красива, и можете представить, как легко я сдался. Для меня – испачканного кровью, полупьяного, согнувшегося под гнетом религии и морали – она была сказочным существом. И она протягивала мне кубок, в котором плескалась свобода, не больше и не меньше. Свобода от всего: от одиночества, от закона, от Бога, от совести и от последствий моих действий. Отныне и впредь я был волен брать от жизни все, что захочу, и никто не остановил бы меня. Неожиданно я пожелал этой свободы так сильно, что впал в панику – вдруг Розмари пожелает отнять свой дар? И протянул к ней руки, как нищий.
– Научи меня сейчас, – взмолился я.
Я пытаюсь не вспоминать о том, чему Розмари научила меня в тот день – на груде старых мешков и одеял, в пыльном заброшенном складе, где поперек стропил, подобно шелковым нитям, тянулись солнечные лучи. Довольно сказать, что она была нежной и ласковой, ее волосы пахли лавандой, и я любил ее неутомимо, что стало неожиданностью для меня самого. Она оказалась права: изменение моего состояния пробудило новый голод, и я полностью удовлетворил его в бесконечности Розмари, пока от меня ничего не осталось. Я инстинктивно понимал, что все они любили ее: и Зак, и Рэйф, и Джава, и Элейн, и Антон (семилетний на протяжении пяти десятилетий), отчего свобода и великолепие происходящего только преумножались. Розмари была сосудом вечной жизни; мы все жадно пили из него, а она дарила нам эту милость.
56 
