Сначала, вроде бы ничего, но потом стало скучно, ггероиня оказалась какой-то противной... 
111 
Если нет, следующий игрок получал шанс выиграть обе монеты.
Сложность заключалась в особом способе удара. Взяв грош или алтын двумя пальцами, большим и указательным, игрок прижимал тыльную сторону ладони к стене. Затем, не отрывая ладони, резко бил ребром монеты о стену — так, чтобы грош летел параллельно земле, не кувыркаясь.
А главную, невидимую посторонним сложность придумал Лючано. Помня годы ученичества у маэстро Карла, он старался любую, самую пустячную забаву превращать в тренировку для юных невропастов. Главное, чтобы перед игрой они не забывали давать друг дружке троекратное согласие на вмешательство.
Остальное — дело техники.
Например, сейчас тот, кто делал коррекцию действий бьющего игрока, помогая ему выиграть монетку, имел долю в выигрыше.
— Плутуешь! Я бью, а ты не курек… не крек… не кукуречишь!
— Корректируешь, балда!
— Никиша, он курректирит… я ж чую, право слово…
— Врешь! Чего ж я тады мимо шибаю!
— Ты такой косорукий, что тебя хоть Злодей корректируй, все мимо!…
— А в лоб?!
Лючано нахмурился, скорее демонстрируя обиду, нежели обижаясь по-настоящему. Кличку «Злодей» сорванцы прилепили ему сразу, еще до того, как он попытался объяснить им смысл прозвища «Тарталья». Для этого имелись свои, особые причины, о которых и хотелось бы не думать, да не выходило.
— В лоб не надо, — выходя из-за сирени, повторил он Анютину просьбу. Только совсем другим тоном, от которого драчун Никита скукожился, усох и стал носком башмака ковырять землю. — Еще раз услышу про лоб, поставлю коленями на горох.
Местной пытке для оболтусов его выучила ключница Матрена.
— Давай, я покажу. Никита, бей монеткой!
Конопатый буян занял исходную позицию.
— Стоп! А разрешение мне кто давать будет? Господь Иона?
— Даю, даю, даю! — скороговоркой пробормотал Никита, подпрыгивая от нетерпения. Он хотел как можно скорее доказать врединам Степашке с Анютой, что он не косорукий и что если его будет вести сам Злодей, то он всем покажет, хвоста накрутит и деньги отберет.
И с паном директором, как в глаза звали Лючано будущие кукольники «Вертепа», честно барышом поделится.
Взяв Никитин пучок моторика, Тарталья наскоро откорректировал общую координацию движений. Снял лишнее волнение, закольцевав импульсы; расслабил запястье. «Следи! — не глядя, мотнул он головой в адрес Степашки. — Следи и учись, пока я жив! Не руку ему толкай, руку он сам поставит, а с глазомером работай! И не куклу под себя перекраивай, а себя под куклу! Бери, что есть, и пользуйся, да с умом! — тогда и он твоим умом воспользуется…»
Разумеется, йонарь-изгнанник воспринимал не его тираду, не прямой смысл слов или содержание мыслей, поскольку невропаст — не телепат. Восприятие здесь строилось в чем-то тоньше, в чем-то — грубее; совсем иначе, чем мог бы представить себе человек, не имеющий практического понятия о невропастии.
Но Тарталья помнил по собственному опыту ученичества: результат имел место.
А, значит, все в порядке.
— И-эх!
Грошик ударился о стенку, отскочил и упал на Анютину монетку.
Теперь Анюта должна была Никите вдвое.
— Вот так бы рысака на бегах кукуречить, — мечтательно произнес конопатый, ухмыляясь от уха до уха. Он был не жаден, но скуповат, и выигрыш привел Никиту в наилучшее расположение духа. — Рысак бежит, ты его кректишь, он первым приходит, и тебе деньжищ сыплют — полную шапку!
Лючано взял мудреца за шкирку:
— А в лоб? Деньжищ ему, оглоеду! Степашка, теперь твоя очередь. Давай, становись к стенке! Или нет, я сам буду бить, а ты меня веди. Повторение — мать учения. Я тебе не Никитка, я скажу, так или не так…
Достав из кармана гривенник и произнеся привычную формулу тройного согласия, он занял исходную позицию у стены и прислушался: верно ли Степашка ковыряется в его «потрохах»? На первый взгляд казалось, что верно и лучше, чем ожидалось. Все нити разобраны, под контролем, хватка не судорожная, мертвая, а легкая и свободная. Из йонаря растет хороший кукольник…
Одернув сам себя — не сглазь, трепло! — Лючано привычно занялся отвлекающим фоном. Следовало освободить свою психику от «кукольного» удовольствия, которое всегда сопутствовало работе невропаста с клиентом. Это оказалось делом нелегким, требующим концентрации усилий. Ему, как любой ведомой кукле, было приятно подчиняться Степашкиной коррекции. А наблюдать за качеством работы ученика — сложно, потому что кукла очень быстро теряет ощущение постороннего вмешательства, принимая все достижения на свой счет.
111 
