242 
Джордж по-прежнему улыбался. От этого блаженное сияние его лица, казалось, усиливалось, так что теперь он выглядел как человек, охваченный вдохновением в решающий момент жизни — в такие минуты люди хватают флаг и с громким ликующим криком бросаются на противника, в божественном безумии, в священном порыве исполняя высший долг. Но в то же время Джордж был спокоен, его движения точны; да и как иначе, если он выполнял задачу, тысячу раз отрепетированную в собственном воображении. И действительно, он передвигался по комнате так, словно находился в царстве своего воображения, где все знакомо и возможно. Он будто ступал по воздуху. Двойные двери ванной, за которыми ревела вода, были приоткрыты, и за ними висел столб пара, тающий в холодном воздухе. Джордж оглянулся на безмолвное тело на кровати и медленно распахнул створки дверей. Вода низвергалась из больших латунных кранов в белую бездну ванны, скрывая ее облаком пара. Джордж шагнул в ванную и наклонился, чтобы посмотреть, закрыт ли сток. Он был открыт, и вода стояла примерно на уровне одного фута. Джордж перегнулся через край и повернул латунную ручку, чтобы закрыть сливное отверстие. Распрямляясь, он понял, что взмок от пара. Джордж повернулся, чтобы видеть Джона Роберта, и начал снимать пиджак. Улыбка к этому времени превратилась в ухмылку, которая с тем же успехом могла быть выражением страшной боли. Он закатал рукава рубашки.
Философ захрапел тише, слабо побулькивая. На этот раз он не вынул вставные зубы, поэтому рот его и подбородок не провалились. Его спящее лицо показалось Джорджу огромным и бессмысленным. Оно словно все состояло из нагромождения дряблых складок мягкой кожи, изрытой и пористой, старой, словно какие-то объедки или слежавшаяся куча белесых мертвых растений, не знавших света. Глаза исчезли в прикрытых морщинистыми веками провалах. Это было не лицо, но хаотическая мешанина плоти, занявшая место лица. Кожа была грубая, местами пятнистая, словно грязная от серой щетины. Джордж перевел взгляд на расстегнутый ворот накрахмаленной рубашки и открытый вздымающийся треугольник безволосой розовой груди. Рубашка закрывала гениталии, но видны были шишковатые колени, красные, гладкие, нетронутые старением, будто мальчишеские. Ноги ниже колен, мертвенно-белые, с проступающими синими венами, были покрыты редкими, очень длинными черными волосами. Ступни философа были прикрыты полотенцем. Джордж вернулся в ванную комнату. Ванна уже наполнилась, и вода ровно уходила в трубу для стока излишков.
Джордж крепко прижал руку к груди, успокаивая дыхание. Он расстегнул ворот рубашки. Створка двери ванной наполовину закрылась. Он подпер ее стулом. Он еще раз обратился к задаче, которую сам определил для себя, и к решению, которое столько раз мысленно репетировал. Кровать, одна из оригинальных сохранившихся кроватей прежних Палат, была из стальных трубок и, по мысли конструктора, должна была легко передвигаться на колесиках по гладкому ковру. Она стояла у приделанного к стене изголовья из светлого дуба. Джордж положил руку на изножье кровати и слегка потянул. Кровать двинулась бесшумно, словно по собственному желанию. Джордж втянул воздух и замер, словно подавив вздох или рыдание. Теперь, когда он так близко подошел к этому, ему нужно было сделать паузу. Он огляделся, странно, как механическая игрушка, двигая глазами, как будто это действие было для него новым и непривычным занятием. Он посмотрел на резьбу дубовой панели — она изображала фавна среди стреловидных листьев. Он посмотрел на оранжево-белую тарелку, одну из давних, шведских, лежавшую на стуле возле двери. Посмотрел на книги, лежавшие на столе, и заметил, что некоторые покрылись пылью. Должно быть, Джон Роберт запретил горничным трогать его бумаги. Джордж посмотрел на защелки окон, тоже стальные, первозданные, красноречиво повествующие о своем возрасте. Ему захотелось подойти и потрогать их или провести пальцем по ближайшей книге. Он снова посмотрел на Джона Роберта, и сердце обожгло словно добела раскаленным железом. При взгляде с этой точки лицо на секунду стало осмысленным, губы выпятились — сколько раз Джордж видел эту гримасу учителя, слушающего философские рассуждения. Выражение было на редкость живым, к тому же Джон Роберт еще и храпеть перестал, так что Джорджу пришлось присмотреться повнимательнее, чтобы убедиться, что глаза учителя не открыты и не смотрят на него.
Джордж принялся разворачивать изножье кровати. Для этого он просто навалился на кровать бедром, и она послушно, бесшумно двинулась. Теперь изголовье было направлено к ванной комнате. Джорджа охватила слабость, порожденная лихорадочной поспешностью, его дыхание было прерывистым, словно он, выдыхая, произносил отрывистое «о, о, о». Джорджу, кажется, было уже все равно, проснется Джон Роберт или нет. Механизм операции, ее сложность, срочность полностью поглотили Джорджа. Ноги у него ослабели, колени превратились в желе, ослабли, как от похоти. Он покатил кровать изголовьем вперед к дверям ванной комнаты.
242 
