Последние отзывы

  33  

Представление Джорджа о самом себе, пожалуй, больше расходилось с реальностью, чем у среднего человека. Сказать о нем «самовлюбленный» было бы преуменьшением. Большинство людей влюблено в себя, и лишь в немногих (и не всегда к лучшему) это чувство побеждено (сломано, задавлено, стерто в порошок, никакие полумеры тут не помогают) религиозной дисциплиной или психоанализом. Джордж был законченный нарцисс, он виртуозно и целенаправленно вел двойную жизнь, причем не всегда с дурным умыслом. Иными словами, в каких-то отношениях (хотя и не во всех) он был лучше, чем казался или чем считал себя в душе. Возможно, он интуитивно прибегал к подобному камуфляжу, искренне (или «искренне», поскольку искренность — очень расплывчатое понятие) награждая свои недостатки уничижительными именами, скрывающими еще более ужасную сущность. Все это показывает, как трудно анализировать человеческие слабости, особенно когда речь идет о Джордже.

В молодости Джордж любил говорить: «Que faire? ^[28] У меня слабость к хорошей еде, выпивке и женщинам». Он не считал эти слова ложью, но они были лживы: не только потому, что он был довольно равнодушен к еде и выпивке, но и потому, что он не очень интересовался (в грубом, общепринятом смысле) женщинами. Он видел себя «охотником до женщин» — как и многие другие мужчины, разумеется. (Мыслимое ли дело — мужчина, заявляющий, что он не охотник до женщин?) На самом деле его эротический интерес к женщинам был гораздо слабей, чем у Брайана. Молва приписывала Джорджу несколько кратких романов до и после свадьбы, но это были скорее нервные страстишки, чем великие страсти. Его отношения с Дианой — единственная из его «незаконных» связей, продержавшаяся долго, и обычная похоть в этом союзе играла незначительную роль.

Стелла в каком-то смысле поразила Джорджа — словно по голове ударила. (Они познакомились в Лондонском университете, где оба учились.) Возможно, этого первоначального coup ^[29] он ей так и не простил. Она была самой умной и самой сильной женщиной из всех, кого он знал. Без сомнения, он влюбился, хотя позже и говорил, что никогда не любил ее, а был лишь одержим и околдован. Она тоже в него влюбилась, хотя люди почему-то всегда пытались это объяснить, говоря что-нибудь вроде «она восприняла его как вызов». Немного времени спустя Джордж решил, что Стелла хочет его каким-то образом «сломать»; действительно, не исключено, что в ее любви было и это. Стелла скоро почувствовала себя сильнее, а для Джорджа это было невыносимо. Он в ответ прибег к физической силе. Их ménage ^[30] не знал языка нежности. Однако Джордж любил и в каком-то смысле ценил свою жену, а любовь Стеллы была именно любовью — абсолютной, верной преданностью, любовью умного реалиста, способного на самоотверженность. Она была одной из немногих женщин, способных трезво взглянуть на Джорджа. Люди спорили, знала ли Стелла, за кого шла замуж. Думаю да; но она переоценила возможность воздействия такой любви, как у нее, на такого человека. Она не прибегала к женским уловкам и не скрывала своей силы, как сделала бы другая женщина из хитрости или интуитивного чувства такта. Она никогда не успокаивала Джорджа и не принимала его манеры быть собой. Сила и любовь для Стеллы были одно; любовь искупала силу, а власть развращала любовь. «Моя жена — полицейский», — жаловался Джордж в самом начале, когда их брак еще не стал адом и Руфус еще был жив. (Относительно смерти ребенка и ее последствий мнения общества расходились.) Отец Стеллы, дипломат, ненавидел Джорджа, и ее отношения с родителями охладели. Когда умерла мать Стеллы, отец, Дэвид Энрикес, вышел на пенсию, поселился в Японии и слал оттуда подарки и полные любви письма, в которых не упоминал о Джордже. Энрикес стал специалистом по нэцке.

Многие мужчины прибегают к физическому насилию, но закрытые двери домов стерегут свои тайны. Джордж принадлежал к менее распространенному типу в том смысле, что насилие стало его фирменным знаком. Он самовыражался, подчеркивая свою агрессивность и плохой характер; из-за этого некоторые почему-то относились к нему терпеливей и больше прощали. Как сказал Брайан, Джорджу все сходило с рук. Некоторые, улыбаясь, описывали его поведение как «грубость à outrance»^[31], другие не без оснований замечали, что неистовствует он весьма осмотрительно или ему просто везет. (Джордж тоже верил, что ему везет, и почему-то это не мешало ему представлять себя «обреченным быком, истыканным рапирами».) Причины, по которым человек постоянно прибегает к физическому насилию, загадочны; их не всегда удается изучить, поскольку у тех, кого насилие интересует с научной точки зрения, как правило, бывают глубокие психологические причины, заставляющие предпочесть одно объяснение другому. (В политике это истинно почти всегда, в психоанализе — часто.) Алекс говорила (сама наполовину этому веря), что Джордж просто слишком много пьет. Другие считали причиной Руфуса, третьи — Стеллу, иные — Алекс, иные — Алана. Были и другие теории: кто видел Джорджа латентным гомосексуалистом, кто — жертвой эдипова комплекса, кто — одиноким голосом протеста против буржуазного истеблишмента. Можно сказать, что изображение Джорджа красовалось на множестве разных флагов. Он же, хоть и не занимался систематическим объяснением своих поступков, все же порой пытался приукрасить свои выходки, отпуская намеки, придающие его поведению более интересный этический фон. Джордж чувствовал или притворялся, что его хаотический, необузданный характер в каком-то смысле реальней окружающих его чинных персонажей. Предполагалось, что он ближе к ужасной правде жизни, которую другие предпочитали игнорировать, и потому каким-то образом достоин сочувствия наравне с другими униженными и угнетенными. Я слышал однажды, как Джордж сказал про Брайана: «Он не понимает, до чего жизнь ужасна и до чего серьезна». Джордж употребил слово «серьезна» в своем личном смысле, но это очень важно. Я могу добавить, что затем он рассмеялся. В этом контексте Брайан, возможно, совершенно правильно сказал, что, зная Джорджа, начинаешь понимать террористов.

  33